Попав в луч фонаря, мужик съёжился, закрывая окровавленное лицо руками, а потом зарычал, поднялся и пошёл на меня. Вот, честно, волосы встали дыбом и зашевелились, а внутренности срослись в одну большую ледяную глыбу. Да, ещё в туалет сильно захотелось и, причём, сразу по-всякому. Я заорал благим матом и выставил вилы перед собой. Что было дальше, полностью вылетело из моей памяти. Пришёл я в себя, в руках вилы окровавленные, а у ног этот мужик остывает, весь вилами искромсанный. Вот тут-то мне поплохело окончательно. Когда отец, встревоженный моими криками, вбежал в коровник, я стоял на четвереньках над трупом и выплёскивал из себя остатки желудочного сока.
— Ты что натворил? — испуганно воскликнул отец, увидев неприглядную картину.
— Он напал на меня, — ответил я в промежутке между рвотными позывами. — Смотри, что он с коровой сделал.
— Это же не повод людей убивать. Что делать теперь?
— Батя, он ненормальный был. Он корову зубами порвал, а потом на меня набросился. Ты бы видел, как он на меня пёр! Он сам на вилы шёл, словно не замечал зубьев.
— Ладно. Пошли в дом. Себя в порядок приведёшь. А я пока участковому позвоню. Будем думать, как выкручиваться из этого положения.
Пока я умывался и надевал чистую одежду, отец безуспешно пытался дозвониться, сначала до участкового, потом на 102, а потом вообще, хоть куда-нибудь.
— И что теперь делать? — наконец он отбросил трубку. — В коровнике полуобглоданная туша коровы и труп какого-то психа, а по телефону невозможно ни то кого дозвониться. Что делать-то?
Последние слова он почти выкрикнул. Похоже, вся эта ситуация стала его доставать окончательно. Мать, прижав ко рту подол своего фартука, молча смотрела полными слёз глазами на нас. Отец нервно прошёлся по комнате и подошёл к окну. На улице уже рассвело и забытая лампочка под потолком тускло отсвечивала, предпринимая жалкие попытки конкурировать с солнечным светом.
— А эти что тут делают? — вдруг удивился батя, выглянув в окно. — С утра нажрались, что ли.
Я подскочил к окну и тоже выглянул на улицу. По двору шатающейся походкой хаотично передвигалось человек шесть разной степени одетости. Вон, босая женщина в ночной рубашке. Где-то я её видел. И парня того, босого и в джинсах. Да и те два мужика и две девушки тоже.
— Это же Савельевы с соседней фермы, — наконец, узнал их отец.
И действительно, Савельевы. Просто выпученные пустые глаза, оскаленные окровавленные рты и неровная деревянная походка настолько изменили их облик, что трудно было узнать в них в целом неплохих людей, добропорядочных граждан и таких же ударников крестьянского труда, как и мы.
