Только избавить тебя от необоснованной боли, от ненужной, никому ненужной тревоги.
Напиши мне, может быть, все это опять не так. Я не хочу твоей боли даже в качестве компенсации.
Женя.
1938. Минск, утро.
Завидую твоему созерцательному состоянию. Приветствую тебя с ним, если оно подлинное. Не совсем хочу для себя такого. Не думаю также, что это твое состояние — результат переоценки ценностей. В который раз они переоцениваются?
«Разбившееся» — то же фиксирование твоей биографии; от лица своей вношу поправки — не достигши нужной высоты (не по плечу, очевидно).
Для себя фиксирую новую остроту ожидания твоего слова.
Женя.
Минск. (Без даты. — Т. К.)
Тревожно. Не знаю, чем вызвана тревога. Живу по-прежнему как во сне. Но во сне не живу ничем. Ты молчишь. Что несуществующее ищешь ты?
И чем больше нарушено твое спокойствие, тем дороже оно.
Кто-то должен потерять ожесточение в этой борьбе. Женщина? Не знаю еще.
Сегодня есть солнце — случайное, неустойчивое. Нужно удержать его до отъезда.
Не туда я приехала.
Женя.
(Без даты. Рукой писателя уже позже помечено 38—39. — Т. К.)
Очень ждал вестей от тебя, хотел написать что-то очень нужное, хорошее, правдивое и о себе, и о тебе, а сейчас потерялся. Может быть, напряженное твое письмо, может быть, сам я сейчас нехорош. С утра у меня было 37,3, но работать пошел. Не могу лежать. Горло болит, и еще какая-то дрянь!
Обстановка твоя меня устраивает, но состояние пугает. Напиши, от чего тебя лечат, сколько ты весишь?
Радуйся солнцу, Жень! Пройди по росе за ним, за утром, в лес, во мрак, в радость пробуждения. Сделай это и за меня.
Шлю тебе книгу.
Напишу снова, это письмо результат очень тяжелой головы. Может, тебе подослать съестного?
Жму твою лапу.
(Подпись)
1.06.1939.
Сразу два письма, и мне хорошо с ними. (...) 29-го мои недуги закончились, и я решил вечер и день отдыхать совсем. Спал в большой комнате с окошком на озеро и тополями, назойливыми, как любящие собачонки. Они стучались днем, стучались вечером, стучались ночью. И я не мог отказать себе в удовольствии, гладил эту свирепую зелень и разговаривал с ними почти как с живыми.
Днем рвал в лесу рябину, ландыши и дикую яблоню. Было очень весело, просто и хорошо, так как цветки на клумбе, как деревья в лесу, и я подумал, что, очевидно, в самом деле, молодость сердца понятие не возрастное. Кто не умеет работать, тот не понимает отдыха. Не понимал этого и я раньше, а теперь знаю, что мои смешные реакции на пение птиц, на небо, на одуванчик — это законное и нужное. В общем, понемногу впадаю в детство.
