Часа через два я улегся на груду канатов между двумя досками и решил по примеру Тома заснуть. Однако сон не шел. Я лежал на спине, смотрел, как надувается и провисает серый – почти одного цвета с облаками – парус, и слушал разговор на корме, не понимая и половины слов. Потом закрыл глаза и стал вспоминать виденное в путешествии: мэра, как он молотил кулаком по обеденному столу Дженнингса – аж подпрыгивала солонка; комнату со сломанным радиоприемником; хорошенькую девушку, с которой танцевал на вечеринке. Я думал: мы живем теперь в другом мире. В мире, где американцы вольны сами распоряжаться своей судьбой или сражаться с теми, кто им мешает. Этот мир совсем не походил на то, что мы видели в своей долине. Да и что мы видели, кроме толкучек? То-то обрадуется Николен, когда услышит про это и прочтет книгу, которую дал нам Уэнтворт… когда узнает, что американец обогнул земной шар… когда мы всей долиной вольемся в сопротивление и будем сражаться против неведомых врагов на Каталине… Да, есть что порассказать ребятам. То-то у них глаза на лоб повылазят. Как описать дом мэра на острове, такой непохожий на все в Онофре? Электрические лампочки, отраженные в черной воде, разрушенные небоскребы…
Наверно, я все-таки заснул, потому что, когда открыл глаза, мы плыли в тумане. Он был не сплошной, а клочьями – то кусочек чистого воздуха высотой в человеческий рост, а над ним белый облачный потолок, то облако сливается с идущим от воды паром. Я опустил руку за борт: вода оказалась теплее воздуха. Чтобы согреться, я зарыл ноги в веревки, на которых лежал. Том сидел рядом и уже не спал, а глядел вправо.
– Как они узнают, где мы сейчас? – спросил я, обсасывая с закоченевших пальцев соль.
– Дженнингс говорит, Томпсон держится на таком расстоянии от берега, чтобы слышать прибой.
Я прислушался и различил слабый рокот.
– Сильная зыбь.
– Ага. Он говорит, когда проходим мимо речного устья, звук меняется, а Томпсон знает все речки наперечет.
– Это же сколько раз надо пройти вдоль берега, чтобы все запомнить.
– Верно.
– Будем надеяться, он не заблудится и не заведет нас в устье реки Пулгас.
– Он говорит, мы ее уже миновали. Вроде бы до Онофре миль десять-пятнадцать.
Значит, я проспал порядочно времени. Вот и хорошо – меньше осталось мерзнуть. На корме все еще тихо переговаривались; никто не спал, все сидели спиной к планширу, застегнутые и замотанные шерстяными шарфами. Мы вошли в туман; Томпсон, который сидел у румпеля, взял подальше от берега, наискосок к волнам. Я долго не мог уснуть. Ничто не менялось: туман, плеск волн под днищем, скрип гика, холод. Ветер налетал порывами и снова стихал. Я слушал, как Томпсон с Дженнингсом обсуждают, не укрыться ли на день в какой-нибудь речке. «Сложновато, – неуверенно говорил Томпсон. – Чертовски сложно идти в тумане и почти без ветра. А зыбь все сильнее. Понимаете, о чем я? По всему видно, скоро совсем разыграется». Словно подтверждая его слова, заскрипела мачта, волны вздымались и падали, вздымались и падали. В тумане их было не различить, и потому они казались еще больше. Волна за волной бросала суденышко, и под эту мерную качку я было снова задремал. Внезапно Том выпрямился.
