Иногда он бродил по комнате, спотыкаясь и беседуя то ли с собой, то ли с головами зверей.
– Я помню, как мы тебя взяли, Бонси, – обращался Роланд к медвежьей голове (по какой-то странной причуде он наградил каждый из своих трофеев именами). – Со мной тогда были Билл Сквоттингс и тот парень с огромной бородавкой на роже. Помню, ты побежал через лес, и Билл промазал, и парень с бородавкой промазал, и я тоже…
И он демонстрировал, как именно промазал, поднимая ногу и пуская ветры, и размахивал руками, и смеялся стариковским, кашляющим смехом.
Тогда Томас закрывал панели и выскальзывал обратно в коридор с виноватой усмешкой мальчика, который ест незрелые яблоки, хотя и знает, что его от них будет тошнить.
Это отец, которого он так любил и уважал?
Старик, который пускал ветры и ел собственные сопли.
Это король, которого верные подданные называли Роланд Добрый?
Он мочился в камин, поднимая клубы вонючего пара.
Это человек, который, не оценив сделанную им лодку, разбил его сердце?
Он говорил с чучелами на стенах, называя их глупыми кличками вроде Бонси, Рогач или Волосатая Рожа.
Мне больше нет до тебя дела, думал Томас, оглядывая в зеркало коридор и пробираясь потом в свою комнату. Ты просто глупый старик, и мне плевать на тебя. Плевать, слышишь?
Но Томасу было до него дело. В душе он все еще любил отца и хотел пойти к нему, чтобы тот говорил с ним, а не со звериными головами.
Но в реальности он предпочитал подглядывать.
Вечером, когда Флегг принес королю Роланду бокал отравленного вина, Томас впервые после долгого перерыва осмелился подглядеть за отцом. Тому была весомая причина.
За три месяца до того, как-то ночью, Томас не мог уснуть. Он ворочался, пока часовой на башне не прокричал одиннадцать. Тогда он встал, оделся и, крадучись, вышел из комнаты. Через десять минут он уже заглядывал в «берлогу» отца. Роланд не спал и был сильно пьян.
Томас довольно часто видел отца пьяным, но не до такой степени. Он был удивлен и даже испуган.
Многие люди постарше Томаса думают, что старость – тихое время. Тихая мудрость, тихая ворчливость или даже старческий маразм. Они верят, что к семидесяти жар души превращается в угли. Но в ту ночь Томас убедился, что эти угли могут иногда вспыхивать ярким пламенем.
Отец в развевающемся халате быстро ходил из угла в угол. Его ночной колпак слетел и остатки волос торчали непричесанными космами. Он не спотыкался, как обычно, хоть по-матросски и покачивался при ходьбе. Когда он наткнулся на стул с высокой спинкой, стоявший прямо под оскаленной рысьей головой, то просто отшвырнул его прочь с рычанием, заставившим Томаса вздрогнуть. Стул ударился о стену, оставив трещину на панели из железного дерева, – в этом состоянии к королю вернулась былая сила.
