Поздней осенью, когда из-за непролазной грязи на дорогах боевые действия сошли на нет, у меня появилось больше времени для писательства, и к концу декабря книга был закончена. Я назвал ее "Командир полка" и собирался подарить Аркадию на Новый год. Но неожиданно нагрянула беда:
какая-то дотошная штабная крыса уличила меня в том, что я подделал подпись на рекомендательной бумаге о назначении комиссаром. В ночь с 30-го на 31-е декабря я был схвачен во сне своими же (очевидно, имеется в виду "во время сна" - прим. ред.). Меня арестовали и привели к командиру. Он встретил меня с перевязанной головой и на костылях (в начале декабря Голиков получил контузию и ранение в ногу в кровопролитном бою на реке Улла).
- Мне очень жаль, что так получилось, товарищ Гайдар, - сказал мне Аркадий со слезами на глазах. - Мной получен приказ из штаба отконвоировать тебя в дивизионную тюрьму для расследования случая самозванства и подделки документов. Верю, что ты не шпион и сделал это из лучших побуждений. Надеюсь, что там разберутся. Прощай... Нет, не будем прощаться лучше возвращайся!
- У меня под подушкой - рукопись, - сказал я. - Мой новогодний подарок тебе.
Я видел, что Аркадий хочет обнять меня на прощание, но сдерживается.
Чтобы замять неловкость, я отвернулся, намекая караулу, что меня пора выводить. Так мы и расстались.
Дивизионная тюрьма оказалась скверным местом - это был обычный сырой подвал с малюсеньким окошком под потолком, до которого невозможно было дотянуться. Вместо нар в углу была набросана солома. Однако присутствовал и элемент роскоши: возле параши лежала пожелтевшая стопка газет. Это оказались дореволюционные анархистские издания, очевидно изъятые у какого-то глашатая "матери порядка, свободы и демократии".
Были там и серьезные статьи, и пахабные частушки, подписанные несуразным именем "Лев Задов". Таким образом, развлечением я был обеспечен.
На первом же допросе следователь уведомил меня о том, что за одну только подделку документов мне светит "вышка". Но он обещал смягчить приговор, если я сознаюсь в шпионаже в пользу Антанты. Даже своими неокрепшими мозгами я сразу сообразил, что меня заманивают в ловушку, и отказался отвечать на какие бы то ни было вопросы. После этого меня пару раз "мудохали" (пардон, другого слова не подберешь) до полусмерти оглоблей, но я поклялся себе не раскрывать рта. Больше всего я боялся, что если я начну что-то говорить, они выудят из меня историю про мое знакомство с Крупской и Лениным, а мне совсем не хотелось, чтобы в таком месте звучали имена этих светлых людей, для которых я был почти что сыном.
