Досуг председателя был прерван стуком телеги, остановившейся у дома. Вернулся Егорка-инвалид с почтой. Почтарь — должность почетная, нрав у Егорки бодрый, не взирая на искусственную ногу. Ловко спустившись на землю, он подковылял к окну для доклада.
— Так вот, Степываныч, какие дела… Авдотье Балакиревой деньги везу, восемь рублей тридцать пять копеек, Никулину письмо из Москвы, а еще Грушке лавочниковой, откуда не разобрать. Ветрову алименты… Ивану Беспалову…
— Постой! постой! — прервал его председатель. — Какие алименты?
— В ящиках, Степываныч. Старик наказывал, чтобы осторожно вез. А то, грит, ежели хоть один разобьешь, тут тебе и крышка вместе с телегой и клячей.
Председатель нахмурился и, отложив брошюру, вышел на улицу.
— А ну-ка, покажь.
Егорка разгреб сено, обнажив четыре небольших продолговатых ящика, обитых обручным железом.
— Вот они! Пять пудов весу. А ты, Степываныч, насчет бабьего алимента подумал? Н-не. Куда ему! — Он презрительно сплюнул. — Ну, как? Везти али нет?
— Погоди. Я с тобой поеду.
«Степываныч» вернулся к окну, захватил с собою очки и взгромоздился на телегу позади почтаря.
В конце села, на пригорке, как старый генерал над сермяжною ратью, торчит большой двухэтажный дом — бывшая усадьба лесопромышленника Бакулина. Запущенный сад спускается от него вниз к реке. Облупились и потемнели добротные стены, повыбиты окна, крыша, словно рогожа, и живет в этом доме всякая нечисть. Привольно ей в непогоду озорничать в опустевших комнатах, визжать в разрушенных трубах, кидаться обломками дверей и рам и пугать всех честных людей, кому довелось бы приютиться по соседству.
Не побоялся один человек, да и тот или помешанный, или сам спознался с чортом. Приехал откуда ни возьмись облюбовал себе дворницкую, починил крышу, вставил стекла и живет. А как живет и что делает, — никто толком не знает. Разное говорят.
Телега Егорки свернула на размытую дорожку и поползла вверх к Бакулинскому дому.
— Эй, Степываныч! Куда? — послышался позади веселый окрик.
Обернувшись, председатель увидел учителя, вприпрыжку, по-мальчишески, догонявшего телегу.
— К Ветрову с посылкой, — ответил Степываныч. — А ты что, Алексей Фомич, по каким делам?
Учитель взмахнул русыми вихрами и широко улыбнулся.
— Просто шатаюсь. Вечер-то какой, — разлюли-ежевика! Берите меня в компанию.
Степываныч в душе обрадовался, хотя и не подал виду. Дело серьезное, и лишний человек не мешает.
— Этот Ветров не дает мне покоя, — говорил учитель, идя рядом с телегой. — Хотелось бы поглядеть, что он там делает в своей берлоге. А придешь, волком смотрит, даже не при гласит присесть. Просто обидно. Никакого, можно сказать, сочувствия любознательному уму.
