Змеевик медленно повернулся к Карпатам — далеко под лунным светом сияли горные пики. Где-то там под горой его ждал отец — Господарь Горы.
— Боюсь, скоро Йонва получит новые четки, станет сильнее и сможет разрабатывать план войны!
Змеевик сдвинул брови, а Кобзарь вдруг выхватил из-под куртки будильник и ахнул:
— Я слишком долго с вами разговариваю!
Он воровато огляделся, словно теперь уже сама Смерть могла выглянуть из-за поворота и помахать перед болтливым Глашатаем щипцами.
— Госпожа попросила проследить за вами, но я задержался. Мне нужно лететь! Срочно! Простите!
Все возмущенно зароптали, но Кобзарь уже вызвал вихрь. Смерч, плавно изгибаясь, выплыл на вершину холма и засвистел между вековыми стенами. В сгущающейся тьме возникли тени, в руках которых горели призрачные свечки, и окружили площадку. Стражи войны.
«Вот что они сторожили! Вот чего ждали! — внезапно понял Теодор. — Войну не живых людей, а… мертвых?»
Смерч подплыл к игрокам и, остановленный ладонью Кобзаря, застыл на расстоянии. Он бешено крутился и свистел, и, когда свист заглушил все звуки ночи, Кобзарь вдруг подскочил к игрокам, поманил их пальцем и заговорил:
— А теперь слушайте внимательно, что я скажу… — Перепуганный и бледный Глашатай Смерти воровато оглянулся. — Если война будет проиграна, Йонва вернется в тюрьму! Но он очень, очень силен! Есть еще одно средство вернуть его в Полночь! Без сражений, без смертей!
Кобзарь метнул взгляд на смерч — тот продолжал свистеть — и вновь горячо зашептал:
— Высший закон гласит: когда в мире людей появляется великое зло, оно вызывает ответную реакцию — не менее великое добро. Ведь миром правит Равновесие! Именно в то время, когда Йонва в мире людей, можно освободить… ее.
Игроки вопросительно подняли брови, но Кобзарь лишь подавал им непонятные знаки и то и дело оглядывался. Вдруг между плечами Тео и Вика высунулось ехидное личико Шнырялы.
— Ее?
— Ее!
— Бабку-ежку?
Кобзарь попытался разлепить губы, но будто невидимая рука сжимала ему рот, и он мог лишь мычать. Кобзарь прижал кулаки к вискам, поднатужился и, придвинув лицо так близко, что чуть не столкнулся лбами со Шнырялой, выдавил:
— Л…
Где-то бабахнуло. Кобзарь, выпучив глаза, натянул на уши поля шляпы. Все оглянулись: над городом таял огромный красный цветок — последний из фейерверков. На лице Кобзаря отразилось облегчение, он попятился к смерчу и через десяток шагов оказался в объятиях ревущего ветра. Глашатай помахал платочком на прощание, и спустя пару мгновений его пестрая фигурка растаяла в воздушных потоках.
