Врачи из русской комиссии выслушали жалобы, оценили наши трудности и, кажется, поняли всю бедственность создавшегося положения. Они предложили нам по мере сил проявлять инициативу. Мы не услышали от них ни одного грубого слова. Они смущенно попрощались и отправились к коменданту.
Мы остались в бункере и пошли в дальний его конец, туда, где находился изолятор с больными дифтерией. В бункере было темно, свет падал только из маленькой железной печурки. Для лечения этих больных у нас не было сыворотки. Я помню только одного больного, который перенес дифтерию и выжил. Это был щуплый паренек из Вестфалии. Сначала он заболел тифом, а потом заразился дифтерией. Когда однажды утром я пришел его осмотреть, больной на койке нижнего яруса был мертв и уже успел окоченеть. Но парень улыбнулся мне. Он выжил благодаря здоровому сердцу и выздоровел от обеих смертоносных болезней.
Из многих больных дифтерией мне особенно запомнился лейтенант Э., бывший адъютант командира полка…
Он был молод, долговяз и худ; характер у него был выдержанный, как и положено хорошему адъютанту. Однако, когда он заболел, он стал невероятно капризным, и все свои просьбы, а точнее, требования, высказывал очень строго, если не сказать — укоризненно. Однажды он потребовал варенья. Но откуда мы могли его взять? Мне было очень жаль этого молодого человека. Наверное, ему помогало то высокомерие и нетерпимость, с какими он с нами общался.
Незадолго до смерти у него появилась непереносимость яркого света, он отгородился от своего прежнего окружения, которое — перед тем, как он должен был его навсегда покинуть — стало ему абсолютно чуждым.
Мне вспомнился вечер, проведенный с Э. во Франции. Это было в Ла-Рошели. Его друг, обер-лейтенант Хофингер, в поисках амурных приключений забрался на стеклянную крышу гостиничного дворика, разбил стекло и упал, порвав себе все сухожилия на правой руке. Он очень боялся дисциплинарных взысканий за распущенность и за членовредительство. Но Э. не растерялся и привел Хофингера к нам в госпиталь. Пока наш хирург, доктор Валентин Шупплер, ученик Белера и личный врач императора Хайле Селассие I блестяще оперировал Хофингера, взволнованный Э. сидел рядом со мной в казино и стакан за стаканом пил коньяк. Время от времени он зло рычал: «Грубое животное! Что скажет генерал?» Э. все больше и больше пьянел и, в конце концов, вырубился, когда его товарищ уже пришел в себя после наркоза. Генерал не сказал ничего; тогда все обошлось. Но здесь, в Сталинграде, не было «Серебряного берега», помочь нам было некому, дни веселья миновали безвозвратно.
