Нам было лет восемнадцать или младше, мы смотрели всю ночь фильмы Араки: смеялись, переживали, сочувствовали, пили мартини, курили траву и занимались сексом. У нас тогда не было своих слов, и мы использовали чужие. Разбирали любимые фильмы и книги на цитаты и потом говорили ими. Это стало нашей формой тайного языка. Со временем он мутировал и стал чем-то большим. Нашим общим дискурсом. А теперь это стало формой общения. Такая словесная шизофрения. Разговорный импрессионизм. Это одно из самых любимых наших тайных развлечений – сыпать цитатами в как можно более сложном для дешифровки варианте и говорить невпопад совершенно несвязанные вещи или возвращаться к уже сказанному после нескольких реплик. Мы как будто ведем несколько разговоров сразу. Разговор движется по спирали, с каждым витком обретая новый оттенок смысла. Мы очень любим эту игру.
– Уже пол-одиннадцатого, солнышко, – смеется Маша и красноречиво, поверх очков и приподняв брови, смотрит на меня, – какой суп?
– Не забывай, солнышко, это у нормальных людей пол-одиннадцатого, а у тебя доброе утро, – я говорю тоном учителя младших классов, – ты когда проснулась? Часа два назад?
– Нет, кстати, – Маша оживает, – я сегодня совершила подвиг и встала в двенадцать и много чего успела сделать. Была в банке, зашла оплатила счета всякие, прошлась по магазинам. Видела очень даже ничего костюм. Думаю, завтра пойду куплю. В «Пушкин-тау» была, провела там пару часов. Купила разного винила, пару альбомов по искусству, смешные открытки, книжку себе купила и что еще?.. а, Эко, вот, – Маша вдруг начинает тараторить.
– Эко? Эко-то тебе зачем? Он же нудный.
– Ну, на вкус и цвет. Я, например, твоего Деррида уже видеть не могу.
– Ну-у-у, – тяну я, – не скажи. Деррида полезный и актуальный. И еще долго будет таковым. А тебе тем более. Все эти вещи о гибели книжной цивилизации и разбухании библиотек. Теория коммуникации. Мне, кстати, вообще нравится эта мысль о гибели гуттенберговой вселенной, разрушение ренессансного проекта под тяжестью грехов наших. Что еще?
– Барт, Сонтаг, – Маша начинает перечислять, – «Маленькая жизнь». Биография Куросавы, «Мертвец». Я его наконец-то купила. Что-то еще. Рембо.
– Сколько он стоит?
– Стандартно, десять долларов. Или двадцать… Блин, а сколько я заплатила? – она морщит лоб и пытается вспомнить.
– Я про костюм.
– А. Нет. Не знаю, я же такими вещами не интересуюсь. Вроде штуку или полторы. Но он такой милый. Натуральный, черный, асимметричный. С необработанными краями. Вроде на первый взгляд смотришь – бомж и ужас, а потом приглядываешься – супер-стайл. И главное – мягкий-мягкий. Страшно удобный. Что еще надо?
