Молчание продолжалось недолго, наконец, на другом конце женский голос сухо произнес:
— Виктора больше нет, он скоропостижно скончался.
— Скончался? — глупо повторил я и добавил: — Не подскажите, где его похоронили?
— На Ваганьковском кладбище, возле колумбария, — и в телефоне запикали частые гудки.
Дверь скрипнула, в комнату вошел шеф, мы с ним пожали друг другу руки.
— Как съездили в Берлин?
— Нормально, — односложно ответил я.
— Мгм, а что так рано? Вам еще отдыхать пару дней — в счет праздника.
— Даже так, — неприкрыто обрадовался я. — Можно воспользоваться?
— Поступайте, как знаете, по своему усмотрению.
— Тогда всего хорошего, до понедельника.
Я машинально вышел на улицу, мимоходом думая, куда же пойти. Мои мысли были заняты сообщением о том, что Виктор похоронен на Ваганьковском кладбище; по-прежнему меня волновала дальнейшая судьба свертка из предместья Берлина.
Было еще рано; и я зашагал в направлении Тверской улицы и далее — к Манежной площади. Город уже кишел туристами. Вечно улыбающиеся японцы, увешанные фото- и киноаппаратурой, беспардонные и сытые американцы, громко лающие на своем искаженном английском, правильные до тошноты немцы.
Я выбрался из толпы, свернул к метро и проехал до остановки «Улица 1905 года».
Поднявшись по эскалатору метро, я направился дворами к старинному погосту. И вскоре вышел на крошечную площадь, миновал распахнутые ворота и оказался в тиши Ваганьковского кладбища.
Передо мной посредине асфальтовой дорожки три крупные вороны шумно расправлялись с большим куском поживы — то ли падалью, то ли полуфабрикатом, украденным из павильончиков с хот-догами или шаурмой, разбросанными там и сям.
Центральная аллея была абсолютно пуста. Ни прохожих, ни служителей церкви или ритуальной службы. И оглушительная тишина. Ни единого звука, только клекот и возня пирующих ворон. Впрочем, на необычность происходящего я обратил внимание не сразу, а несколько позже. Поначалу мне все казалось совершенно нормальным.
Я продолжал стоять и смотреть на привычно-серых птиц так же неосознанно, как разглядывал все остальное — будто мираж. И точно так же ни сердцем, ни душой не воспринимал возникавшие в моем сознании образы, как будто это были некие знаки или источники света другого мира, который вроде бы пытается или входит в непосредственный контакт со мной.
Но скоро я понял, что тот, иной, параллельный мир громко стучится ко мне в сердце, пытается общаться с моей душой. Это Зазеркалье, с которым я впервые соприкоснулся, показалось мне ошеломительным, коварным и непредсказуемым, ибо я не знал его законов и чувствовал себя в нем совершенно беспомощным и уязвимым.
