— Рад бы, да некогда: в субботу мы сперва-наперва в баню пойдем, потом, подзакусимши, лошадок заложим и отправимся в Новое село обедню стоять. А там, глядишь, и за стол пора. У нас, Слава Христу, есть чем закусить и без кооперации.
Купец говорил нарочито громко, Нюрка слышала каждое слово.
— «Спектакля», — сказал рядом с ней тихий голос, — ну погоди.
Нюрка оглянулась. Около нее стоял начальник розыска Берестов.
Теперь весь розыск искал человека, на руке у которого остался шрам от дедовых зубов. Рябу и Бориса послали в титовскую чайную, где обычно собирались самые подозрительные личности и где бывали оба парня из поселка.
После солнечной улицы титовский «шалман» казался иным миром, — в кухонном чаду, в густой табачной мгле за большими, длинными, как в деревенских избах, столами сидели люди. Сильно пахло жареной печенкой. Чей-то нарочито глупый голос выкрикивал:
Лейся, песня моя,
Комсомольская,
Буль-буль-буль-буль бутылочка,
Советское вино.
Люськин и Николай, которых они искали, были здесь.
— Пошли, — решительно сказал Ряба.
— Прямо к ним?
— А что же?
Николай, против обыкновения, был разгорячен или чем-то взволнован и выглядел настоящим красавцем. От него пахло водкой и луком. Люськин был невозмутим, как всегда.
— Нет, ты скажи, где мне их взять! — с тоской говорил Николай.
— Съезди в Петроград, — насмешливо советовал Люськин.
— Разве что Петроград, — сказал Николай и уронил голову на руки.
— Настоящий клеш — сзади не ходи! — поблескивая глазами, продолжал Люськин. — Помнишь, анархия приезжала? Вот это был клеш! Надел бы такой, прошелся — чем тебе не Гарри Пиль?
— Перед кем?! — вдруг взревел Николай. — Перед кем, говорю? Перед кутаковским манекеном?
— А Милка твоя?
Николай ничего не ответил.
— Да, мил друг, пройтись нам с тобой здесь не перед кем. Женщин нет, красоты нет. Сидим в титовской конюшне. А ведь где-то люди, между прочим, на автомобилях ездят.
— А как здесь можно быть одетым — ботиночки «джимми» надеть или костюмчик, — вмешался небольшой толстоватый парень, — сейчас за пылищей ничего не видать, а дожди пойдут, глину здешнюю развезет — сапоги болотные и те не помогут. Какая тут может быть одежда.
— Будет нам простор, — сказал Люськин, — поживем здесь… хозяйством обзаведемся, а там — прощай, папа, прощай, мама, прощай, новая деревня! Так ли я говорю, работнички всемирной? — он неожиданно повернулся к Рябе и Борису, глянув на них внимательным и трезвым взглядом.
Борис не нашелся, что сказать, но Ряба ответил самым невинным образом:
