— Плохо придется 49-й дивизии, — сказал Зибер. — Ей нужно пройти через эту завесу. Будут потери.
Около помещичьего фольварка двуколка была остановлена дозором. Молодой командир, вызванный из дома солдатами, проверил пропуск Зибера.
— К сожалению, — сказал командир нервным срывающимся голосом, — дальше я не могу пропустить двуколку: вы попадете под шрапнель.
Он показал на соседний лесок, над которым стояло сплошное облако шрапнельных разрывов.
— В этом леске засел ударный батальон. Он попробовал пойти в атаку, но был отбит. Теперь поляки засыпают его шрапнелью. Через полчаса-час он снова пойдет атаковать польскую линию. Если хотите, можете идти со мной, так как моя рота будет резервом и сейчас идет в этот лесок.
Зибер и Лозин согласились и слезли с двуколки. Командир стал собирать людей, рассыпал их повзводно в цепь и двинулся к леску. Зибер и Лозин шли вместе с командиром, который по дороге рассказывал им о положении боя. Для общей атаки ждали 49 дивизию. Поляки, видимо, изнемогали, но дрались стойко. 49 дивизия должна была взять господствующую над полем боя высоту. Взятие высоты поставит поляков в безвыходное положение, так как две советские дивизии, идущие по левому берегу Буга, должны были отрезать польским войскам отступление.
Вскоре цепь вошла в зону шрапнельного огня и командир ушел со звеньями, вооруженными ружьями-пулеметами. Лозин обратился к Зиберу:
— Ну, а что вы скажете, если сейчас какая-нибудь глупая шрапнель прервет вашу жизнь и вы не увидите торжества ваших красных идолов?
— Я почти не боюсь этого, — сказал Зибер. — Я не верю этому. Конечно, мне жутко… жутко моему бренному телу. Но душа моя счастлива, так как я иду вперед с маленькой частью великой Красной Армии и увижу сейчас ее мощь. Я не военный и не привык к подобным переделкам: понятно, что мне жутко. Но я утешаюсь мыслью, что всем этим солдатам придется непосредственно идти в бой: их положение неизмеримо хуже моего — положения скромного наблюдателя. Вместе с тем, я не могу не сознавать справедливости этого. Кто они и кто я? Они бессознательные пешки, не понимающие всего величия того, что они создают своими руками. Я — один из тех умов, которые двигают этими пешками к конечной цели. Разве справедливо, чтобы умер я, а не они?
— Странно слышать такую ницшеанскую теорию в устах коммуниста, — ответил Лозин. — Ради вас, сверхчеловеков, должно гибнуть это, по вашему выражению, «быдло». Это вы, коммунист, называете справедливым?
