– Вы уезжали из города, – как слабоумному ребенку принялась втолковывать хозяйка терема. – За какой надобностью ему тебя в таком случае останавливать?
– Уезжая, могу и вернуться. А со стрелой меж глаз – вряд ли.
– Хорошо, – она махнула рукой так, словно отпускала от себя нерадивого челядина. – Ежели тебе от того станет легче и ты больше не станешь из-за этого лазить в мои окна, я все узнаю. Как ты там говоришь? Самострел? Степная шапка по самые глаза? Хорошо. А теперь – иди. И надеюсь, ты уйдешь так, что потом по Киеву не пойдут разговоры, будто к женке княжьего ближника кто-то по ночам в окна лазит.
Тверд не стал упоминать о Хвате и его не всегда надежном языке.
Ливень уже выплеснул на землю всю свою первоначальную ярь, и теперь по крышам притулившихся в округе построек мирно, лениво барабанил мелкий дождик.
– Добрыня?
Он повернул к ней голову. Что ни говори, а это было приятно. Кроме нее его уже много-много лет никто так не называл.
– Как тебя теперь кличут?
– Тверд.
Он мог бы поклясться, что зеленый лед ее глаз на миг подтопил огонек живого интереса.
– Выходит, – помолчав немного, промолвила она, – что не я одна за эти годы изменилась.
Он неопределенно пожал плечами.
– Выходит, так.
А когда он уже подошел к окну, прикидывая, как же ему теперь нужно исхитриться, чтобы слезть отсюда по отсыревшим и наверняка сделавшимися скользкими бревнам сруба, она окликнула его снова.
– А ты точно только из-за этого татя ко мне пришел?
Врать Тверд не стал.
– Нет.
* * *
Вниз лезть не стал. Шансов сверзиться с такой высоты и на радость местным собакам рассыпать по двору свои кости так было гораздо больше. Поэтому он продолжил карабкаться ввысь. Одолев еще один поверх и изрядно расшатав нарядный конек на сгибе водостока, забрался на самую крышу.
С такой высоты пути отступления просматривались очень здорово. Возвращаться на боярское подворье смысла не имело никакого. Нужно было искать другую дорогу от вражьего порога. И пока наиболее безопасной и верной виделась одна – спуск с противоположной стороны хором Полоза. Правда, сматывание удочек в этом направлении было бы очень хорошо видно с третьей стрельни, воткнутой как раз на самом конце предполагаемого пути к спасению.
Но выхода особого все равно не было, так что хочешь не хочешь, а лезть вниз все ж таки придется.
В хмурое небо по-прежнему бил не сгибаемый никакой непогодой клинок хазарского огня.
Какого только неба Тверд ни повидал. И славянского, и хазарского, и ромейского, и даже булгарского. Сказать о высокой лазурной громаде над головой мог лишь одно – везде оно одинаково. Так какого ж лешего во всех странах разные народы населяют его исключительно своими высшими вершителями судеб? Византийцы покланяются Казненному, норды – Одноглазому, хазары – Чистому, а у русов заоблачные выси населяют свои боги. Как будто кто-то нарочно выдумал мир, в котором каждый из народов считал соседнее племя чужим и ни в коем случае из-за всех этих божественных разногласий не захотел бы сблизиться с ним. Или хотя бы принять равным себе.
