Около толстого клена с яркими разноцветными листьями стояла Опарина и с независимым видом жевала грушу. Брусникина подошла к ней совсем близко и демонстративно вгрызлась зубами в точно такую же грушу. Девушки глядели друг на друга, периодически откусывали и с хрустом жевали. Этот звук был единственным, нарушавшим тишину.
Первой не выдержала Сашка:
– Мила, я все знаю! Ты так играла!.. Как будто Кирилл Сергеевич! Спасибо!
Выражение лица Опариной менялось, как в калейдоскопе, наконец сделалось глумливым, и девушка презрительно бросила:
– Да пошла ты со своими «спасибами»!
К этому времени она грушу доела и метко залепила огрызком в соседний ствол дерева. Потом, бросив:
– Бывай, Клюква! – решительно зашагала, шурша опавшими листьями, в сторону дороги.
Брусникина озадаченно глядела ей вслед, потом, очнувшись, посмотрела на недоеденную в руке грушу, быстро ее дожевала и хотела так же, как Милка, ловко попасть огрызком в дерево. Промахнулась. Огрызок шмякнулся в кучу листьев. Сашка обернулась к парадному входу – оттуда уже вывалилась толпа людей. Вечер закончился. Среди множества лиц Александра увидела папу с мамой и бабушку. Папа неуклюже держал двумя руками скрипку в новеньком футляре, который Саша получила на день рождения. Ее родные беспокойно оглядывались по сторонам, выискивая ее, Шурку. Совсем рядом возвышался долговязый Стасик из девятого «А», также высматривая кого-то, и Александра поспешила к ним.
В последнее время Надя привыкла, что ее мама, уйдя в другую комнату спать, разговаривает сама с собой. А когда впервые это услышала, испугалась и громко заплакала. Вернее, сначала она обрадовалась. Ей показалось, что ее папа вернулся и опять будет с ними. Мама обращалась к нему, называя его Павлушей. В памяти девочки еще сохранилось то радостное время, когда у мамы было хорошее настроение и она называла отца этим именем.
Надя тихонечко подошла к двери и прижалась к ней ухом. Из комнаты слышны были спокойные, ласковые слова мамы:
– Павлуша, ты помнишь, как нес меня на руках до самого дома, когда я в поле проколола ногу? Никак нельзя было остановить кровь, она все шла и шла. А я все волновалась, что тебе тяжело меня нести. Долго потом нога болела. Сейчас уже все зарубцевалось, зажило.
После короткого молчания мама продолжила:
– Лучше бы не зажило никогда!
Надя теснее прижала ухо к двери, надеясь услышать папин ответ, только снова заговорила мама:
– В тот вечер мы с тобой, Павлик, стали мужем и женой. Свадьба уже после была. Счастья-то было сколько! Казалось, его хватит на две наши жизни и на наших детей. Хотя детей-то у нас – одна Надюша.
