Я крепче прижала к себе Кукушонка, уткнулась в его пушистую макушку лицом, изо всех сил сдерживая слезы и до крови закусив губу, чтобы не завыть от острого отчаяния, как волчица, потерявшая своего детёныша. Нельзя, нельзя!
Нельзя пугать сына, нельзя показывать эльфам, что происходит что-то необычное. И как это сделать, если я готова голыми руками расшвырять и охрану, и рыночную толпу, броситься туда, в людскую толчею, захлебываясь от крика?!
— Кукушонок, где? — хриплым шепотом спросила я Никитку, стараясь выровнять дыхание и успокоиться. Если я сейчас начну бестолково метаться, как курица с отрубленной головой, дочери я не помогу.
— Там! — Никитка надул губы и посмотрел на глупую непонятливую мать из-под насупленных пшеничных бровок. — Усла. С зееным какадилом!
— А ты не перепутал, маленький? — я до рези в глазах вглядывалась в мелькание людских фигур и с ужасом понимала, что даже не знаю, как сейчас выглядит Катюшка. Даже если она там… рядом с зеленым крокодилом… какая она теперь?!
— Неть! — маленький упрямец сердито замотал головой. — Кая! Усла с какадилом в цик!
А может, Кукушонок все выдумал? Ну какие еще крокодилы — люди кругом. И эльфы. С другой стороны, сын никогда не был фантазером и терпеть не мог врать.
Катюшка… где же ты, малыш?! Как тебя найти?
Эльфийский эскорт давно миновал ту маленькую площадь на перекрестке двух улочек, Никитка отвлекся и словно бы забыл о сестре, а я все еще пыталась справиться с острой болью и сдержать непрошеные слезы.
Так! Хватит истерить. Я должна еще раз попасть в город, причем желательно без сопровождения. Я обойду каждую лавку, каждый переулок, я всмотрюсь в каждое лицо… но сначала нужно получить хотя бы относительную свободу передвижения. Как это сделать?
Когда мы в тот вечер вернулись в поместье, его эльфичество, всю дорогу делавший вид, что он сам по себе, а нас знать не знает — приблудились в свиту какие-то дворняжки — почему-то не ушел к себе, а пошел за мной в комнату, где поселили Никитоса (ну и меня заодно).
Пока я укладывала прикорнувшего на руках сынулю в постель, изредка косясь на непрошеного «гостя», гость этот как ни в чем не бывало прошел к тому же самому креслу, где отдыхал с утра, и устроился в нем со все той же небрежной грацией породистого… породистого… все же скорее пса. Что-то было в его утонченной худощавости и шелковистости от лощеной, хищной стремительности афганской борзой. Только уши не висячие…
Я тихо скрипнула про себя зубами, но вида привычно не показала. После пережитого в городе хотелось упасть и сдохнуть. Или прорыдать в подушку всю ночь. Или…
