И только потом уже, когда Лилу развернула ушастого снова лицом к себе и принялась ему скулу, вокруг глаза мазью лечебной, очень пахучей мазать, вот тогда Кер соизволил «спасибо» сказать. Да и то звучало так, словно он по принуждению выскочило.
А Лилу и Аките мазь протянула:
— Себе тоже синяк помажь, красавица!..
А красавица про синяк-то уже и забыла… Зато понятно, чего дядя Гош так на ее лицо косился. Но не спросил ничего. А Лилу спросила:
— Соль приложил? За то, что эльфов в дом таскаешь?
Акита ничего не ответила, только фыркнула загадочно-снисходительно. Ясно же, что скорее Соль от нее получит… Но кто именно одарил, говорить не стала. Да Лилу и не уточняла.
А вот эльф искоса посмотрел и взгляд отвел. Словно застыдился. Девушка даже решила, что ей показалось.
Да и потом не до этого стало, потому что Лилу принялась Керу ноги лечить. Пока она ему лицо в порядок приводила, эльф все это время ступни в горячей воде держал. Ради этого пришлось Соля, крутящегося возле бани, в дом за кипятком отправить.
А когда три воды сменилось, Лилу посчитала, что можно начинать. Достала острый нож и принялась срезать кожаные лохмотья и наросты, из которых потекла странная желтая гадость. А потом стала скоблить там, где трещины, глубокие, почти до мяса… срезая вокруг них белую твердую зароговевшую кожу. И ругалась она при этом шепотом ничуть не хуже Кера.
А тот помалкивал сидел. Терпел. Хотя иногда и дергался уголок губы или ухо вздрагивало, как у Каурого.
Нинора и Соля девушки выставили. Не балаган им тут, а человека, то есть эльфа, лечат.
Но когда Лилу уже заканчивала, дверь приоткрылась и вошла мама Акиты. Постояла спокойно. На Керана посмотрела хмуро. Дочь оглядела с ног до головы, озабоченно и с укором. Потом на ноги Кера взглянула, хмыкнула. Развернулась и вышла.
Только тогда девушки выдохнули. А Керан спрашивать ничего не стал. По Солю ж видно, что без эльфов в роду не обошлось.
Да и не до вопросов ему было. Потому что Лилу вдоволь наскоблилась и принялась мазь на распаренные очищенные ступни кусками накладывать. У Кера сразу такое лицо стало, словно хотел бы взвыть от боли, но две девушки рядом мешают. Он даже чтобы поругаться рот открыть боялся. Так и сидел, напряженный и застывший. Как истукан деревянный.
А Лилу свои вещи все в мешочек обратно покидала. Оставила только две баночки — одна для лица, «на двоих вам, чтобы снова красивые стали», а вторая для ног, «каждую ночь мажь, седьмицу — точно, если не хочешь, чтобы гниль дальше пошла!».
