И за каждую отметину в плоти под своей косматой шкурой он лишал жизни троих-четверых, а то и с полдюжины древних: женщин, если ему удавалось до них добраться, если же не удавалось, тогда — детей; воинами же зверь откровенно пренебрегал, и то было предельное унижение для людей.
И вот, когда древние поняли истинную природу зверя, они отказались от мысли его убить, ибо то был не зверь, а воплощенный демон… или тень божества. Они назвали его Миа, что на их языке означало: «мир под покровом другого мира». И вот теперь, после восемнадцати, если не больше, столетий безраздельного своего правления в Западных лесах, могучий зверь ростом в семьдесят футов умирал. Быть может, причиной тому явился крошечный, микроскопический организм, который проник в его тело вместе с едой или питьем; быть может, время и возраст взяли свое; но скорее всего причиной явилось и то, и другое вместе. Впрочем, значение уже имела не сама причина, а ее конечный результат: размножающаяся с невероятной скоростью колония паразитов, опустошающих легендарный мозг. После стольких веков его расчетливый жестокий ум не выдержал, и Миа лишился рассудка.
Медведь снова почуял людей, которые вторглись в его заповедный лес; он здесь царил, и как бы безбрежны ни были просторы, если что-то действительно важное случалось на территории царства Миа, очень скоро он узнавал об этом. На этих людей он не стал нападать, просто ушел подальше от них. Не потому, что боялся, а потому, что ему не было дела до них, как, впрочем, и им — до него. Но тут активизировались паразиты, и безумие стало нарастать, он вдруг решил, что это древние снова явились тревожить его, что это вернулись охотники со своими капканами и ловушками и поджигатели леса, вернулись, чтобы приняться за старое. И вот, лежа в последней своей берлоге, в тридцати милях от поселения новоприбывших, слабея день ото дня, он пришел к мысли, что древние все-таки отыскали средство, которое свалило его: яд.
На этот раз он явился не мстить за какие-то мелкие раны, он пришел уничтожить их всех, прежде чем их медленный яд прикончит его… и пока Миа до них добирался, все его мысли исчезли, растворившись в багряной ярости, в жужжании некоего поселившегося в его голове существа, которое раньше исполняло свою работу в тишине и спокойствии, и в жутковато-обворожительном запахе, что вел его прямо к лесному лагерю трех пилигримов.
Исполинский медведь, настоящее имя которому было, конечно, не Миа, продирался по лесу, точно ходячее здание — косматая башня с налитыми кровью сверкающими глазами, пылающими жаром и безумием. Его громадная голова, увенчанная гирляндой из отломанных веток и хвойных иголок, непрестанно раскачивалась из стороны в сторону. Время от времени он чихал, разражаясь приглушенным взрывом — АП-ЧХИ! — и из ноздрей у него вылетали извивающиеся белесые паразиты. Лапы с загнутыми когтями в три фута длиной рвали деревья на части. Шел он на задних лапах, и там, где ступал по мягкой земле, оставались глубокие следы. От него пахло свежим хвойным бальзамом и застарелым прокисшим дерьмом.
