— Ч… чего?
— Шо не понятно? — возмутился домовой. — Погорелец я. Избушка вон, вишь, померла без присмотру. Погибло… Ведь все погибло… Шуба… две… три… пять шуб… сомовар… пятнадцать самоваров… или боооольшеее… если те, шо без носиков считать… Все, ведь все шо нажито непосильным трудом… подушка пуховая… одеяло… три… нет, пять. Скоро избушка совсем протухнить… а я чаго? Валенок-то, оно не то, на долго-то… да и стыдно в валенке-то жити… Будто джин бусурманский в лампе, прости господи… И вы боги, тоже, простите, не нарошно, ога… Благо, догодалси ты непутевый, валенок сыскать… Не, валенок-то, как раз хороший… Путевый валенок то, вон и пятка прошита… И на том спосибо… Но долгонько я в нем не продержуся. Я хоть аэрофбией и страдаю, но не в такой же сильной форме-то!
— Судя по запаху, ты алкоголизмом страдаешь!
— Нет! Я им нослождаюся! — из валенка явно дохнуло перегаром. Ну, точно. Алкаш. Когда домовой издыхал на свежем воздухе нравился он мне гораздо больше.
— А ты как думал? Тут ведьмы жили, спервоначалу Яга, потом Гуля… У них все ностойки на спирту. И ведь усе надо продегустировать, ничего не пропустить… А вдруг брак? Производственный, и-ик… Робота токая. Шо поделать… Вот и не щадил живота своего!
— Скорее печени.
— Ее тоже, — не стал спорить домовой. — Спосибо тебе, конечно, добрый молодец, шо не бросил помирати… И дом мне подыскал временный хоть и маленький, но сносный… Как тебя зовут то, герой?
В слове «герой» не было насмешки или презрения. Так могли, например, обращаться в моем мире к официанту. Или сантехнику. Типа профессия такая, что поделать. И хуже работы бывают.
Типа… «Але? Героя вызвать можно? У нас тут Мировое Зло просачивается. Ага, сильно. Да, давайте дежурного. Ждем.»
— Задрот.
— А по батюшке?
— Хм… — я решил, чтобы не путаться, придерживаться первоначальной версии. Да и какая разница. Игра же. — Дозрелович.
— Кокие, однако, имена в ваших кроях антиресные! — воскликнул домовой. — И перья вон из бошки торчати… Энто у вас семейное, Задрот сын Дозрелов, али где мода такая есть бусурманская?
Видно, соскучился бедолага, пока болел. Но ведь и совесть нужно иметь. Сколько можно ни о чем болтать?
— А тебя то как зовут, а, домовой? А то я представился, а ты нет. Невежливо это.
— Ну… эт… дык… Домовой и зовут. Нету другого имени. Не сподобились дати… А вообще, меня никто не зовет никуда, домосед я. Для нас, домовых, дом — продолжение себя, как у ентой… как ее, сволочь… черепопопахи, во! Не могем мы без него, дома, чахнем. Даже ежели в дому не прибрано — нам уже плохо.
