– Это все можно сделать, – сказала я и увидела, что мальчик просиял. – Все эти возможности есть. Но вы должны понять: искоренить болезнь не удастся.
Я старалась говорить предельно ясно. В конечном счете, это меньшее зло, хотя не каждый врач так считает.
– Значит, это смертельно, – сказала она.
– Мы предпочитаем говорить «неизлечимо». Кто знает, кому какой срок отведен?
А мальчик смотрел прямо на меня, и его темно-синие глаза ярко сверкали в солнечном свете, падавшем из окна.
– И что теперь? – прямо спросил он у меня.
Я вспомнила вечера, проведенные с ним, когда у него была нейтропения[27], как мы играли в «Эрудит», болтали. И в груди сгустился ледяной клубок печали.
Мальчик подался вперед, опустил голову между колен на секунду и издал какой-то нечеловеческий звук. Потом вдруг протянул руку к моему столу, схватил тяжелое стеклянное пресс-папье и запустил его в угол комнаты.
Мама посмотрела на мальчика в ужасе. А он глядел на меня, будто вообще ничего не случилось.
– Люди живут годами с неизлечимым раком, – пробормотала его мать. – Правда ведь?
И вот так началось балансирование между медициной и искусством замедлить смерть, между продолжительностью и качеством жизни. Нет смысла продлевать жизнь на два года, если все время, каждую секунду тебя будет тошнить от химии. Я это знала, но все-таки в глубине души мне хотелось выторговать мальчику как можно больше, будто сделку с дьяволом заключить.
– Да, правда, – подтвердила я, но голос предательски подсел.
Живут, но не с таким раком, как у него или как у мамы был – агрессивным и устремленным.
Я могла наговорить много банальностей: в наши дни это можно считать хронической болезнью: статистика не определяет каждый отдельный случай; часто люди выигрывают, не имея никаких шансов. Но говорить все это ему было неправильно, потому что в его случае я ни во что такое не верила.
Я видела маму с мальчиком еще раз поздно вечером, закрывая кабинет перед уходом. Они шли мимо, хромая, мальчик кашлял. Меня они не заметили.
К ним подошла медсестра.
– Вот это прими, – она протянула назначенную таблетку химиотерапии. – Тебе поможет.
– Врачи ведь с этим умеют справляться? – спросила мать.
– А как же! – Сестра сложила руки на пышной груди. – Естественно. Я знала одного – пятнадцать лет с метастазами в костях прожил. Сейчас не то, что раньше было.
Она протянула руку и слегка хлопнула мальчика по плечу.
Я видела, как на его лице отразилось облегчение. Он медленно моргнул, а когда открыл глаза, на лице появилась улыбка.
