Валька не выдерживает, открывает глаза. Яркие огни - огненно-красный и ядовито-зеленый - поднялись над морем, надвигаются все ближе и ближе. Уже врывается в уши рокот машины, уже явственно шипит белесый бурун под носом корабля... Ну же - работай, работай!!!
Суденышко проходит совсем рядом - маленький тупоносый портовый буксирчик. Волна от него накатывается на них, конь фыркает и задирает голову. Качаясь на волне, Валька распластанной лягушкой бессильно висит рядом. Потом, минуту спустя, начинает загребать правой, какой-то ватной, рукой, снова выводя коня на "заданный курс". Сердце еще дико колотится, и он начинает повторять очень занимавшую его когда-то формулу аутотренинга: "Я спокоен, мое сердце работает ровно, я абсолютно спокоен..."
Они медленно двигаются дальше. Все ближе мигающий огонь на конце мола. Брызги, падающие на Валькины ресницы, превращают огонь в расплывчатую хвостатую волна открытого моря - холодная, злая, и конь, захлебываясь, всхрапывает все чаще и чаще. Валька начинает замерзать...
Из-за темного края волнолома медленно выдвигается светлая полоса далекого горизонта. Впереди, чуть правее ее, - выход. За ним - последняя прямая, прямо к пологому берегу пляжа. Вламываясь в лабиринты каменных глыб, впереди ревет открытое море...
Они уже начали поворот вправо, между мигалкой и краем волнолома, когда Валька внезапно чувствует острую боль в правой ноге. Судорога иглой прошила икру и воткнулась в бедро.
Такое бывало с ним и раньше. И каждый раз Вальку мучила не только сама боль, но и ощущение бессилия, какой-то младенческой беспомощности и беззащитности перед нею. Ни удара, ни раны, абсолютно послушное тело, и вдруг словно нож входит в мышцу, и ты уже полукалека, неуклюже тянущий за собой деревяшку-ногу. Но тогда рядом всегда были люди и Валька твердо знал: что бы ни случилось, его поддержат, помогут...
Спасут, наконец!
Но здесь... Нарастающая боль и это черное бездушное пространство вокруг, объединившись, вселяют в душу страх, от которого уже не уйти отчаянным рывком. Похоже, что-то подобное испытывает и конь, потому что в почти беспрерывный храп его вплетается стон - самый настоящий жалобный стон... Что? Что еще и с ним, с конем, с конем, - обессилел, тонет?! Вот теперь всё...
Нет, конь еще идет, идет... Отпустить его? Ему же полегче станет!... И потом - ну, есть же у него, у коня, инстинкт, ведь совсем уже немного осталось! А самому - рвануть, как-нибудь добарахтаться, докарабкаться, хоть кончиками пальцев ухватиться за такой надежный, твердый, неколебимый бетон. Пусть ударит волной о камень, резанет по коже острым ребром, но пусть поддержит, не даст погрузиться в полный и окончательный мрак.
