Около проходной на доске Наташа увидела знакомое улыбающееся лицо Бориса…
Она ничего не могла понять, смотрела недоумевающе. «Неужели ушел из ансамбля на завод?» Расспросить об этом попутчика Наташа постеснялась. Заревел гудок, и сквозь железную решетку забора Наташа увидела девчат, спешащих к одноэтажному дому, стоявшему неподалеку от проходной. Девчата громко смеялись, шутили, все были грязны, закопчены, сверкали только зубы.
— Что они здесь делают?
— Как — что? Работают! Кончили десятилетку, пошли в молодежный цех, днем у станка, вечером — учатся.
Наташа промолчала. Какое-то смутное предчувствие исподволь начало тревожить ее. Она стояла у проходной минут десять — пятнадцать, мимо спешили с работы молодые и пожилые рабочие. Все приветливо кивали стоявшему рядом с ней парню. Вот выскочили и девчата. Были они теперь уже не грязные, а свежие, веселые, вымывшиеся, будто и не стояли долгую смену у станков.
Вслед за девчатами показался высокий белокурый паренек в клетчатой рубашке.
— Гриша, — обратился к нему Наташин спутник, — где Борька?
— Во Дворце на репетиции. Сегодня ансамбль уезжает в колхоз.
— Ну вот, стало быть, нашелся наш артист, — улыбаясь, сказал парень.
Дворец был недалеко. Под высокими сводами — торжественно и гулко. Через вестибюль к зрительному залу ведет голубая ковровая дорожка. Вот и зал. Ребята отрабатывают на сцене какое-то па — ловкие повороты, подскоки, неуловимые взмахи рук. Кажется, па давным-давно уже великолепно отделано, все выглядит воздушно, слаженно и чисто, а балетмейстер недоволен, ворчит и даже покрикивает на танцоров с явным раздражением:
— Еще, еще повторить! А ну, живее! Заснули! Еще! Раз, два, три, раз, два, три!
Майки у ребят мокры от пота. Выбиваясь из сил, они все повторяют и повторяют без конца те же самые однообразные движения…
Наташа остановилась меж креслами зрительного зала, посмотрела на сцену. Разве это та самая картина наслаждения танцем, которая рисовалась ее воображению? Разве к этому она стремилась? И что за человек балетмейстер? Какой-то сухарь, злюка. Па хорошо отработано, а ему, бог знает для чего, повтори, согнись в три погибели, сделай подскок, взмахни рукой! Для чего? Ради каприза? Откуда же у артиста появится радость, которую он должен нести на сцену, откуда ему быть легким и добрым? А улыбка?.. Ее не выдавишь силой.
«Я бы ни за что не подчинилась ему, — подумала Наташа, — ни за что! Унижаться и повторять по-обезьяньи какие-то глупые па?.. Никогда!»
