Мои успехи в политграмоте дали возможность несколько ослабить режим моей изоляции. Так, ко мне снова, после долгого перерыва, заехал Витман. Я обрадовался ему и поспешил воспользоваться его присутствием, чтобы разъяснить некоторые неясные для меня вопросы. Не помню, с чего начался разговор, но только я между прочим спросил его:
— Скажи, пожалуйста, почему в этом городе много нищих?
Он уклончиво ответил:
— Среди рабочего класса нет нищенствующих!
— Позвольте, очень трудно представить, что нищенствует буржуазия.
— Но ведь мы отобрали от них все имущество и заставили их работать.
— А раз они работают, значит, они трудящиеся, а не буржуи, — возразил я.
Витман мне ничего не ответил. Он снова вынул из кармана книжечку и что-то записал в нее. Я знал по прежнему опыту, что такая запись не предвещает ничего доброго, и от дальнейших расспросов отказался.
Признаюсь, я с некоторой тревогой ждал завтрашнего дня. Теперь я знал, что может повлечь за собой неосторожный вопрос. Может быть, новый экзамен, может быть, просто сумасшедший дом. И то и другое мало радовало меня.
восемнадцатая глава
Я УСВАИВАЮ ВЫСШУЮ МУДРОСТЬ
Утром к воротам моего дома подкатила наглухо закрытая карета, двое вооруженных усадили меня, и карета двинулась. Куда? Мне не объяснили. Может быть, бросят в Петропавловку, может быть, отправят в Сибирь, а может быть…
Впрочем, не все ли равно. Моя жизнь становилась день ото дня все интереснее и интереснее.
Высадили меня из кареты около большого серого дома, провели темным коридором и оставили одного в пустой комнате, посреди которой стоял покрытый черным сукном стол с эмблемами власти. Я ждал несколько минут, рассматривая портреты вождей в траурных рамках, висевшие по стенам этой таинственной комнаты. Наконец явился застегнутый в черный сюртук человек и предложил мне сесть. Я подчинился.
— Мне поручено сделать вам выговор, — произнес он глухим голосом. — В вашем поведении мы заметили нечто странное, заставляющее нас сомневаться в вашей нормальности или, что еще страшнее, в вашей принадлежности к рабочему классу. То, что мы заметили в вашем поведении, не случалось уже двадцать лет в нашей практике, — продолжал он и, понизив голос до шепота, добавил:
— Вы обнаружили наклонность к самостоятельному мышлению в области тех вопросов, которые подлежат компетенции высших органов государства…
Как я ни был напуган мрачной обстановкой суда, но при этих словах я даже подпрыгнул в кресле.
— Разве можно запретить думать?
