«Уже на рассвете всех работников кинохроники вызвали нарочными на студию и сообщили, что мы зачислены в истребительный отряд. Я бегом отправился на студию. Там нам объявили порядок дежурства на сутки и приказали ждать дальнейших распоряжений… Директор студии Н.Х. Коржицкая отправилась в ЦК КПБ за указаниями о дальнейшей работе. Погода была солнечная, город выглядел мирным, спокойным… Гудки воздушной тревоги раздались неожиданно. Был одиннадцатый час утра. Захватив на всякий случай ручной киносъемочный аппарат, я вышел на улицу, чтобы поснимать город… Улица Карла Маркса быстро опустела, притихла… Четырехэтажное здание кинохроники находилось рядом с домом партактива… На перекрестке с Ленинской улицей виднелась одинокая фигура милиционера в белой гимнастерке и в каске, обтянутой белым материалом, которые носили тогда блюстители порядка. “Надо снять кадр”, – решил я. Мне казалось, что он будет прекрасно выражать спокойствие, которым жил город в первые дни фашистского нашествия. Я нажал пусковую кнопку съемочной камеры и медленной панорамой снял освещенную утренним солнцем улицу, дома, в окнах которых отражалась яркими бликами сочная зелень деревьев по обе стороны улицы. В эти мгновения издалека, откуда-то со стороны вокзала, все отчетливее стал нарастать гул самолетов. В визире камеры я увидел, как в дальнем конце улицы на безоблачном небе появился клин приближающихся самолетов. “Наверно, с аэродрома по тревоге поднялись”, – мелькнула у меня догадка. Почти одновременно в гул моторов влились звуки далеких разрывов и стали видны отрывающиеся от самолетов черные точки. Самолеты с воем неслись на дома нашей улицы, а за ними, быстро приближаясь, вздымались багровочерные взрывы. Бомбы!
Я продолжил снимать улицу и дома, которые еще несколько минут назад были мирными… Теперь из окон домов вырывались языки пламени и дыма, каменная мостовая была в воронках от взрывов и покрыта красными крошками кирпича, похожими на сгустки крови. Телеграфные столбы лежали на земле со спутанными обрывками проводов. Неожиданно я почувствовал, как кто-то схватил меня за ворот гимнастерки.
– Ты что, сволочь, снимаешь? А ну, предъяви документы!
Передо мной, уже без каски, стоял тот самый милиционер, которым я так любовался, снимая мирную панораму улиц города. Белая рубашка на нем была вся в пыли и гари. Он был бледен, рука с наганом, направленным на меня, дрожала. Я опешил и был не в силах выговорить ни слова. Одной рукой он вцепился в ворот моей гимнастерки, другой тыкал в грудь наганом, держа палец на курке.
