Среди школьных друзей Полинина выделялся высокий красивый юноша Мишка Труфанов. Увлеченные театром, Ростислав и Михаил пытались на скромных школьных подмостках воплотить в героях русской классики свое видение любимых произведений. Чаще всего театральные споры они вели на углу улиц Измайловская и Святополк Мирская (тогда она называлась улица Кереселидзе). Миша сидел обычно на подоконнике окна своей квартиры, расположенной в одноэтажном доме, а Ростислав стоял на тротуаре, облокотившись о ствол векового платана. Их разговоры о театре Таирова, Марджанишвили, Завадского, переехавшего внезапно и своевременно в Ростов, Мейерхольда, не покинувшего вовремя Москву, о книге Станиславского «Моя жизнь в искусстве» и об интересных постановках молодого Товстоногова в Тбилисском русском драматическом театре продолжались часами. Через много лет он услышал по телевизору о замечательном грузинском режиссере, создавшем в Тбилиси свой театр – театр киноактера, фамилия которого была Туманишвили. Позже он узнал, что это и есть его друг детства Мишка Труфанов, а теперь Михаил Иванович Туманишвили. Ему пришлось поменять фамилию отца на материнскую, чтобы найти заслуженное признание у чиновников «интернационального» Тбилиси. Впрочем, коммунистический интернационал трещал по швам и в Москве. Соратник Труфанова и Полинина по театральным постановкам в школе Густав Айзенберг был обнаружен Ростиславом среди наиболее известных сценаристов под русской фамилией. Мир театра и кино будет неполным, если не упомянуть еще одного выпускника 42 тбилисской школы, пионера из отряда Ростислава, вечно ищущего себя в искусстве и мечущегося между Тбилиси, Киевом и Ереваном, выдающегося кинорежиссера Сержика Параджанова.
Окончательно тбилисский интернационализм был подорван тем зрелищем, которое Полинин наблюдал на проспекте Руставели в свой последний приезд в родной город. Защита диссертации, несмотря на противодействие студентов, состоялась, после того как проректор института сумел провести оппонентов через черный ход здания. Вечером того же дня он увидел груды булыжников, которые подвозили грузовики, создавая замкнутое пространство, ограниченное с одной стороны бывшим институтом Маркса-Энгельса-Ленина, а с другой – Дворцом пионеров. Тем временем возле здания правительства шел бесконечный митинг, организованный диссидентом-провокатором, ловко использовавшим имя своего отца, известного грузинского писателя. Все это не могло вдохновлять бывшего тбилисца, только что расточавшего комплименты молодой соискательнице, защищавшей свою диссертацию рядом с поверженным бюстом Пушкина. Расстроенный, он поднялся на лифте в свой номер на одном из верхних этажей гостиницы «Иверия» и попытался уснуть. Но сон его был не долог. Вскоре его разбудили крики и скрежет тяжелых машин. Через пару минут он был у окна, а потом и на улице. Ему пришлось стать свидетелем, как молодые солдатики с трудом продвигались за бронемашинами в сторону толпы, всячески укрываясь от камнепада, источником которого были «отчаянные герои», выставившие перед собой надежный заслон из нескольких рядов женщин. Солдаты, на головы которых обрушились булыжники, старались через ряды женщин пробиться к последователям известной скульптуры «булыжник – оружие пролетариата». К этому времени робкие вдохновители митинга успели куда-то скрыться, а жертвами оказались грузинские женщины, затоптанные грубыми сапогами. Так завершался первый акт борьбы грузинских националистов за свою «независимость». Прибывшая через несколько дней комиссия российских доморощенных демократов констатировала вину саперных лопаток, единственного «оружия», выданного солдатам.
