В голове сладостно вертелась мысль: «Я люблю его! Я ничего не хочу, лишь сидеть так долго-долго, и пусть иногда он что-то говорит мне». Мне так хотелось еще раз увидеть его глаза так близко, как в тот раз, когда мы стояли рядом и он говорил: «Ниночка, почему вы не хотите позировать?» И глаза его были бездонно-синие, как сумеречное синее небо. «Какая мука быть женой, матерью, братом или сестрой художника», — проговорил вдруг Женя. «Быть родной хорошего художника приятно», — ответила сестра. «Ну, хорошего-то да!» — выпалила я живо. Он засмеялся: «Это щелчок нам!» Потом они замолчали, а я продолжала чуть улыбаться невольно. «Какие у нее по-детски припухлые губы и нос», — сказала сестра. «Но я ведь еще ребенок», — пробормотала я, чуть улыбнувшись. Сестра хитро сощурила глаз и улыбнулась.
Когда они собрались уходить, я уже не убегала, как раньше. Первым попрощался Жорка, его большие и ясные глаза мне нравятся, но почему-то кажется, что я вызываю у него антипатию. Потом подошел Женя и быстро сжал мою руку, смотря на меня ласковыми глазами, и мне показалось, что он хотел улыбнуться. Он уходил последним, и я, глядя ему вслед, знала, что он, закрывая дверь, обернется и в своем прощальном взгляде захватит и меня. Спать я ложилась совсем взбудораженная и взволнованная, мечтая: «Может, он завтра придет».
<22 ноября 1934>
В школу я не пошла опять, ведь сегодня придет Женька. А вдруг не придет? Вдруг все ожидания напрасны и все полетит к черту? С какой радостью бросилась я открывать дверь у бабушки, когда раздалось два коротких звонка. Вошла сестра и, не раздеваясь, прошла в комнату, я ничего не спрашивала, зная, что внизу ее кто-то ждет… Она забрала ключи, сказав бабушке: «Я даже не снимаю пальто. Там внизу меня ждет Ляля». — «А кто еще?» — «Никого». И она ушла. Я стала одеваться, не чувствуя даже особой боли, но какая-то давящая тяжесть тупой занозой засела в душе. Я улыбалась, судьба надо мной просто посмеялась. И только! Какая-то злость и болезненное оцепенение появились во мне, поднималось раздражение и досада против себя, против Женьки, против всех. Оскорбленное самолюбие и гордость, оскорбленная любовь — все переполняло меня. Мне больно, что я ему не нравлюсь? Нет, мне просто больно, что он не пришел, что целый день — этот мучительный день — я его ждала и ни за что не могла взяться.
Я бродила по темнеющим комнатам и думала только об одном, потом как-то особенно внимательно и почти бережно убрала комнату у сестер, расправила покрывала на постелях, сложила ноты — так хотелось сделать им приятное. А теперь я зла на него, и впервые за этот год мне так хотелось плакать, что слезы навертывались на глаза. Опять я чувствовала себя такой несчастной, вспоминалось и мое уродство, а причина всему любовь, и опять безнадежная. Все, кто нравился мне, не обращали на меня ровно никакого внимания, и это так оскорбляло. Левка, которым сильно увлеклась, Димка, немножко Маргоша и теперь Женька.
