– Милое мое дитя! – обратилась дама к Офелии томным, чувственным голосом. – Дайте же мне вами полюбоваться!
– Боюсь, я недостойна того, чтобы мной любовались, – вырвалось у Офелии.
Улыбка дамы стала еще шире, сделав заметными ямочки на ее белоснежных щеках.
– Ну, во всяком случае, вы достаточно искренни. Вот чего нам здесь не хватает, не правда ли, мама?
Северный акцент, такой неблагозвучный в устах Торна, придавал голосу этой женщины воркующие интонации и делал ее еще обольстительнее.
Бабушка, сидевшая через два стула от нее, кивнула с добродушной улыбкой:
– Я ведь тебе уже говорила, дочь моя, эта юная особа – воплощение простодушия и невинности!
– О, простите, я забыла свой долг хозяйки и даже не представилась вам! – спохватилась красавица. – Меня зовут Беренильда, я прихожусь Торну тетей. Люблю его как сына и уверена, что скоро полюблю и вас как родную дочь. Прошу вас относиться ко мне как к матери. Садитесь же, милое дитя, и вы тоже, мадам Розелина.
Перед Офелией поставили тарелку супа, и только тут она заметила Торна, сидевшего напротив. Прежде его скрывал царивший в столовой полумрак.
Сейчас Торна трудно было узнать.
Густые светлые волосы уже не походили на гриву – они были коротко острижены. Борода, скрывавшая щеки, исчезла. Толстая дорожная шуба уступила место темно-голубому камзолу со стоячим воротником, из-под обшлагов которого выступали широкие манжеты белоснежной рубашки. В этом наряде Торн уже больше походил на знатного человека, чем на дикого зверя. Пламя свечей играло на его часовой цепочке и запонках.
Однако выражение лица жениха не стало любезнее. Он упрямо смотрел только в свою тарелку с тыквенным супом. Казалось, он молча считает, сколько раз его ложка проделала путь от тарелки до рта и обратно.
– Тебя что-то совсем не слышно, Торн! – заметила красавица Беренильда, поднимая бокал с вином. – А я-то надеялась, что женское присутствие в твоей жизни сделает тебя более разговорчивым.
Торн поднял голову и пристально взглянул – но не на свою тетку, а на Офелию. В его свинцово-сером взгляде блестел все тот же холодный вызов. Два шрама, один на виске, второй поперек брови, никак не вязались со свежевыбритым лицом и аккуратной прической.
Затем Торн медленно повернулся к Беренильде и сказал:
– Я убил человека.
Он произнес это небрежно, как обычную реплику между двумя ложками супа. Очки Офелии побледнели. Тетушка Розелина, сидевшая рядом с ней, поперхнулась супом и чуть не упала в обморок. А Беренильда спокойно поставила бокал на ажурную скатерть и коротко уточнила:
