- Бах! – шмякнул этой скалкой себя по голове.
- Бам-м-м!!! – пошёл от головы звон, заполняя собой всю, до самого дальнего уголка, избушку.
- Ох-х-х-ох-ох!!! – заворочалась за печкой старая Серафима.
Веньке стало немного не себе. Не тот ли самый это домовой, что давеча облил аптечной зелёнкой беднягу Пантелеймона? Что, если он сейчас и Веньку… Ведёт себя мужичок как-то странно. За мухами гоняется. Лупит чем ни попадя по голове.
- Ну, домовые-то разные бывают, - как бы прочитав Венькины мысли, продолжил плести свои мудрёные сплетни мужичок, - Вот, слыхал я, один тут на днях… та-а-ак разозлился! Облил своего хозяина чем-то. То ли коровьей жижей, то ли поросячьей мочой…
- Зелёнкой, - подсказал мужичку Венька.
- О! – обрадовался тот, - Точно! Гляжу, и ты уже тут всё знаешь. Хорошо собираешь сплетни, хитрец!
Домовой заговорщицки подмигнул Веньке и укоризненно погрозил ему пальцем.
- Только я домовой не из таких! Я добрый! Очень добрый! Наидобрейший из всех самых добрых домовых!
- Ну, да. А мухи?
- Опять?! – рассердился домовой, - При тебе же допрос вёл с пристрастием. Муха не в обиде, со всем согласная, и вообще сама напросилась. Сама! Понял? А я добряк. Меня так и зовут, Добрыней.
- Ух, ты! – Венька обрадовался известному имени, будто старого знакомого встретил, - Добрыня Никитич?
- С чего это Никитич? – оскорбился домовой, - Что ещё за выдумки такие? Добрыня Добрыньевич я. Потому что папку моего тоже Добрыней звали. Это у нас семейный бзик такой – всех по мужицкой линии Добрынями называть. Добрые мы все. И добро всяко-разное любим. Вот, гляжу, у тебя туфли больно хорошие.
- Какие туфли? – не понял и даже слегка обиделся Венька.
Что он, девчонка, что ли, - туфли носить.
- Парусиновые, - домовой Добрыня показал на Венькины кеды и облизнулся при этом плотоядно, - Я парусиновые страсть как люблю. В них ноги не потеют.
- А-а-а!!! Так это кеды!
- Кеды, говоришь? Ну, ладно! Поздно уже. Спать тебе, наверное, пора. Да и мне… это… вот…
Не договорив последней фразы, Добрыня заволновался всем телом, заколыхался в воздухе и растворился в ночной темноте, не оставив после себя даже тени.
- Ах-х-х, - вздохнул с облегчением Венька, рухнул на подушку и тут же провалился в глубокий крепкий сон.
…Наутро, когда Венька проснулся, натянул на себя футболку и штаны и полез под лавку за обувью, оказалось, что из оставленных с вечера двух кед в наличии имеется только правый. Левый же исчез в неизвестном направлении.
