— Твоя правда, а все ж тревожусь я чего-то… — снова вздохнула Дарья Панкратовна.
После обеда они заговорили с дочерью. Кузовков, насвистывая, ушел удить рыбу в Днепре. Зинаида сидела размягченная — от сытного обеда, лени и скуки.
— Какая ж у вас там жизнь? — осторожно полюбопытствовал отец, отчего-то боясь встречаться с глазами дочери.
— Нормальная, — бросила Зинаида, не желая посвящать родителей в подробности. — Нам трехкомнатную дали.
— А вы счастливы-то сами?
— Как ты видишь — мы приехали не нищие, — удивленно пожала плечами Зинаида. — Мы живем как современные развитые люди, — прибавила еще, на что родители ничего не ответили.
Она чувствовала, что старики были недовольны ею, и начинала все больше злиться.
— Ты бы, доченька, бросила курево, — осторожно сказала Дарья Панкратовна, — что ж тут хорошего?
— Успокаивает, мать. Да теперь почти все курят. Другое время.
Иван Иванович веско заметил:
— Переимать дурное — известно, ума не надо. За дурным не надо в лес ходить — само лезет в руки.
— Ты, батя, отстал от жизни. Теперь другие понятия.
В калитке показалась крупная, солидная фигура Кузовкова. Улов его оказался из рук вон скудный: поймал всего три плотвицы и одного крошечного пескаря. Кузовков покрякивал от смущения.
— Клева нет, — пояснил он, поймав немой вопросительный взгляд тестя, — или, может, вся рыба передохла?
— Как ловить, — сказала Наталья.
— На ушицу маловато, — заметила Дарья Панкратовна, заглянув в ведро.
— Ты не умеешь ловить, — сказал отцу Вася, посмеиваясь над ним.
Василий Родионович поморщился и подумал: «Надо мальчишку в руки взять. Родителя он обязан чтить».
— Ты только умеешь командовать людьми… — прибавил еще сын, по детской наивности не понимая всех тех чувств, которые при таких его словах испытывали отец и мать.
Кузовков глядел в окошко — на резную колышущуюся тень от яблони — и говорил, четко расставляя слова:
— Жди, понимаешь, хорошего от такого поколенья. Дети должны расти в рамках. Без жесткой руки нельзя. Вредно.
— Жестокостью любить не заставишь, — возразила ему Наталья.
— Вот-вот, все сумасбродство от таких разговоров.
Гости Тишковых еще пробыли две недели. Они много и старательно ели и пили — аккуратно подбирали все, что ни выставляла на стол Дарья Панкратовна. Дни стояли светлые, сенокосные — с поля тянуло клеверным медом, заречной благодатью; в лугах пестрело стадо коров, и вечером, поднимая бурую пыль, оно расходилось по улочкам Демьяновска; пахло парным молоком, дыханьем скотины, речной свежестью. Городок утопал в садах, за заборами уже бурели яблоки, темнели сливы, сочно зеленел крыжовник, ярко и празднично желтели подсолнухи. Приглядываясь к Старой Смоленской дороге, Иван Иванович часто с гордостью говорил:
