Хату Иван Тишков возводил трудно. Собирал ее по бревну, доске и гвоздю. Небогатый клок песчаной земли, на самом взгорке около кургана, плодил непригодный в пищу скотине бурьян — его-то и начал возделывать Иван.
— Землица не ахти. Тут, брат, сад не взрастишь, — сказал ему Жмякин — он жил через два дома от этого места; на его дворе торчали три одичавшие яблони, и Иван Иванович видел, что Жмякин не болел больше за землю и глядел уже, по его выражению, в «другие горизонты». Теперь он хлопотал и подыскивал полированную мебель.
— Все дело в руках, земля как земля, — возразил ему Князев, двор которого стоял рядом.
— Сто потов сгонишь, гляди, чего-то да зародит, — проговорил Жмякин, поглядывая с насмешкой на мужиков.
Нежелание мараться в земле обнаружил Иван Иванович и в брате Якове. Не так давно еще ухоженный, его огород с пчельником и садом приходил все больше в упадок. Но сам Иван Иванович не осуждал их: он видел, что не одни они относились так к хозяйствованию. К нынешнему времени двор Тишковых, как и тот, который они сбыли, стронувшись на целину, находился в полном хозяйственном порядке. Правда, домик был меньше прежнего, но так же опрятно краснела сквозь ветки крыша и голубело, приятно радуя глаз, кружево оконной резьбы. Тын был плетен елочкой, как делали в старину, просроченный тонким красноталовым прутом и поверху с напушкой из смоленой бересты — для укрепления и от сырости. Несмотря на то что в тыне не обнаруживалось ни малейшего изъяна, как только сошла полая вода, Иван Иванович заменил незаметные стороннему глазу хворостины свежей сизой лозой, и теперь по всему огороду тек пряный запах. Этой же весной он поставил невысокие ворота на прочных дубовых столбах, водрузив на их вершину искусно вырубленного из липовой колоды петуха, на котором, в хорошем расположении духа, любил по солнечной погоде восседать предводитель титковских кур Аким. Коза Марта, свиноматка Магнолия, выводок гусей со старым гусаком Фирькой, сберегатель двора Полкан, ежик Вася и кот Тарас Тимофеевич — вот и вся живность Тишковых.
Жена Ивана Ивановича, Дарья Панкратовна, от роду имела веселый, жизнерадостный характер. Дарью Иван Тишков брал из большого села Починок. Крупная, почти могучего сложения, она была разительным контрастом маленькому ростом и дробистому Ивану Ивановичу. Такое обстоятельство породило среди демьяновских отдельных жителей насмешки и всякого рода домыслы, — как водится, побить языки охотники всегда сыщутся. Однако Ивана Ивановича это ничуть не расстраивало, и он любил пройтись с женою под ручку по главной улице, в особенности в банный субботний день, как бы говоря: «Вам еще не надоело зубоскалить?» В конце концов насмешки прекратились и на смену им пришла зависть — так дружно и ладно жили Тишковы. Думали, что Дарья Панкратовна возьмет под каблук своего невзрачного мужа, но этого-то как раз и не случилось, и вскоре по Демьяновску распространилось мнение, что они живут душа в душу. Она, став хозяйкой, ни в чем не стеснила Ивана Ивановича, и если случалась иной раз какая-то мужская несообразность, то Дарья Панкратовна и не думала браниться, а даже наоборот — становилась еще более ласковой. Злословие, известно, вездесуще, но вскорости оно улеглось, и стали дивиться на их спокойную, согласную жизнь и на весь тот лад, который они установили в своем доме. Дарье Панкратовне достаточно было проговорить несколько мягких, напевных слов да еще вдобавок засмеяться, и Иван Иванович говорил себе: «Тут я, мать, крепко опростоволосился, просто один срам!» Всех опять удивило, как Иван Иванович маялся, сокрушался и бился, чтоб чем-то помочь тяжело захворавшей жене.
