— Садись, Эдвард! — крикнул Фредриксон. — Хорошо, мягко!
— Это я уже слышал, — проворчал дронт. — «Хорошо, мягко!» Так ты тогда и сказал. И чем всё кончилось? Это было самое острое, самое каменистое, чертовски колкое и кочковатое, морра его раздери…
Дронт Эдвард сел на облако и погрузился в задумчивое молчание.
— Ну как? — сгорая от нетерпения, закричали мы.
— Хр-румпф, — угрюмо отозвался дронт. — Местами даже почти мягко. Посижу ещё немного, пока не решу, издеваетесь вы или нет, морровы блошки.
Но когда дронт Эдвард принял решение, мы уже были очень далеко от того злополучного места, где могли потерпеть крах все мои надежды и устремления.
Сойдя на берег чужой страны, мы не увидели почти ничего, кроме круглых, поросших травой горок, по которым вдоль и поперёк тянулись длиннющие каменные изгороди, достойный результат добросовестной работы. Зато редкие домишки были построены из соломы и, на мой взгляд, довольно-таки халтурно.
— Зачем они нагородили эти заборы? — удивился Юксаре. — Они что, кого-то запирают? Или не впускают? И куда, кстати, все подевались?
Вокруг было тихо, ни малейшего намёка на взбудораженную толпу, которая должна была бы наброситься на нас с расспросами, кто мы такие да как пережили шторм, восхищаться нами и сочувствовать. Я был крайне разочарован и думаю, что остальные разделяли мои чувства. Однако, проходя мимо домика, который построен был — если такое только возможно — ещё халтурнее, чем остальные, мы услышали звук, который ни с чем не спутаешь: кто-то играл на гребёнке. Мы постучали четыре раза, но никто не открыл.
— Э-эй! — крикнул Фредриксон. — Кто-нибудь дома?
— Не-а! Вообще никого нет! — ответил тоненький голосок.
— Вот странно, — заметил я. — Кто же это сказал?
— Это дочь Мюмлы, — ответил голосок. — Уходите поскорее, потому что без мамы мне нельзя никому открывать!
— А мама где? — спросил Фредриксон.
— На садовом празднике, — грустно сказал голосок.
— Почему же она не взяла тебя с собой?! — возмутился Шуссель. — Ты, что ли, ещё слишком маленькая?
Тогда дочь Мюмлы расплакалась и воскликнула:
— У меня болит горло! Мама думает, это дифтерия!
— Открой дверь, — ласково сказал Фредриксон. — Мы посмотрим твоё горло. Не бойся.
Дочка Мюмлы отворила дверь. Шея у неё была обвязана шерстяным платком, а глаза совсем покраснели от слёз.
— Так-так, — сказал Фредриксон. — Открой рот. Скажи «а-а-а-а»!
— А может, сыпной тиф или холера, говорит мама, — уныло пробормотала дочь Мюмлы. — А-а-а-а!
