— Это меня ищут,— дрогнувшим голосом промолвил Угрюмов.— Что же ты не известил кого надо?
— Ты ко мне с бедой приполз,— вздохнул Тимоха,— оклемаешься, ну и ступай с богом за порог.
Он уселся на табурет и, кряхтя, стал растирать ладонями икры ног.
— А еще, сказывают, что сабля, краденная уж почитай как четверть века назад, сыскалась и нынче у Ваньши Изотова, сына покойного кузнеца Маркела, на сохранении. Так-то.
Угрюмов вспомнил, как при обыске Тихон принес главному из чекистов саблю, и тот бережно ее принял.
— И что это за сабля такая особенная? — спросил он у Тимохи.
— Сразу видать, паря, не из нашенских ты краев. История эта давняя. Помнится, немец приезжал на оружейный завод. Стал он клинками своими выхваляться. И посекла русская булатная сабля немецкий клинок. Порешило начальство саблю хранить под семью замками. Однако один бедовый мастеровой замки открыл и саблю увел. Да только счастья она ему не принесла. Мастеровой запил, загулеванил. Встретился ему в кабаке тот самый немец. Слово за слово. Просит немец мастерового саблю раздобыть. И цену красную назвал — две тысячи рублей.
— Что ж он не продал. Две тысячи — деньги немалые?
— Сабля-то русская. Зачем же такую диковинку в чужие руки отпускать? И порешил он продать саблю Фролу Кузьмичу Угрюмову. Тот собирал редкостные штуковины.
— И что дальше вышло?
— Обдурил кровосос. Дал триста рубликов и прогнал взашей.
— Весьма похоже на дядюшку,— прошептал Угрюмое.
— Помер, однако, Фролка. Жил в холе и неге, а поди ж ты, прибрал его господь. А я болезнью скрученный все еще скриплю. В грехах, как в шелках.
— Уж не ты ли, дедушка, тем парнем бедовым был, кто саблю уволок?
— Может, я, а может, кто другой,— ответил Тимоха.— И с расспросами ты ко мне не приставай, не люблю этого…
Несколько суток скрывался Дмитрий Павлович у Тимохи, а когда в город ворвались белочехи, Угрюмов, не медля, примкнул к ним и принял под свое начало казачий полк.
II
— Дмитрий Павлович! Проснитесь! Да что вы, ей богу, размякли, как сопливый юнкер.
Угрюмов разлепил глаза и опустил ноги на пол.
— Простите, господин полковник, за столь непривлекательный вид,— бормотал Дмитрий Павлович, натягивая сапоги.
— Бросьте, голубчик, эти церемонии. Приглашаю вас на товарищеский ужин и за шахматами часок-другой скоротать. С моими штабными играть скукотища. Одни понятия не имеют об этой благороднейшей игре. Другие, играя, поддаются из-за боязни навлечь на себя командирский гнев. Отвратительная черта многих подчиненных— угодничество, благосклонно поощряемое сверху донизу.
