Дмитрий Павлович назначил Фильку своим ординарцем, и тот чистил ему сапоги и выполнял различные поручения.
— Я из него ворону завалил,— хвастался Филька.
— Сегодня ворону жизни лишил, а завтра в людей начнешь пулять, сукин сын,— рассердился Тихон.
— Ежели Дмитрий Павлович прикажет, и пульну,— с вызовом ответил Филька.— Так то же большевики. Чего их жалеть. Дмитрий Павлович поклялся их извести. А меня за старание они обещались на офицера выучить. Да, батя, я заговоренную спрятал за картину.
— Тебе-то она, дурню, на кой ляд сдалась,— возмутился Тихон,— в казаков-разбойников играть поди уж вырос?
— Дмитрий Павлович о ней ничего не знает,— хитро зажмурился Филька.— А я не промах. За просто так своего не уступлю.
Тихон вздохнул и поплелся в свою комнату.
Ночью он думал о жене, с которой прожил всего полтора года. Она умерла при родах, оставив ему сына.
Вырос Филька непутевым, нечистым на руку. А все ж родной.
Промаявшись без сна до рассвета, Тихон решился.
Утром, предупредив хозяина, что пойдет прикупить свечей, Тихон отправился к дому Куропятова.
А через некоторое время сын Григория, семилетний Колька, во весь дух летел к отцу в ЧК.
Обратно домой, к великой радости Кольки, его привезли на хрипатом драндулете, который шофер, веселый дядька в кожаной фуражке, назвал «фордиком».
— О дедушке, что нас с дядей Ваней дожидается, помалкивай, — шепнул сыну Григорий Куропятов.
— Ладно,— согласился Колька, неохотно вылез из «фордика» и гордо прошелся перед соседскими мальчишками, собравшимися около машины.
Чекисты проследовали в дом.
— Здравствуй, Тихон Никифорович,— шагнул Иван к старику, протянув ему руку.
Тихон растерялся.
«Должно, комиссар навроде его высокоблагородия считается»,— мучительно соображал он.
Иван улыбнулся и подвел старика к столу.
— Сейчас кваском угощу,— подмигнул Куропятов, расставляя кружки.— Знатный квас, с урюком.
Впервые в жизни Тихона величали по имени-отчеству и не гнушались сидеть с ним рядом за одним столом. Такого и Фрол Кузьмич, и Дмитрий Павлович себе не позволяли.
III
Внимательно слушали чекисты старика. За особняком Угрюмова давно уже было установлено наблюдение, но то, что сообщил Тихон, представляло несомненный интерес.
— Сына жалко! Видать, не поздоровится ему.
— Рассусоливать бы не стали,— нахмурился Иван.— Помог ты Советской власти, и она это учтет. К стенке твоего шалапута не поставят.
— Из рук офицеров мы его вырвем, а ежели он завтра к бандюгам переметнется?
