Любое развитие Леонтьев разделял на три цикла. Первый цикл: полная дифференциация — неравенство видов в природе, людей, классов и т. д. Благодаря неравенству, различию происходит пышное развитие и цветение всего бытия.
Второй этап — начинающееся смешение, уравнивание.
И третий, самый худший — наступление полного равенства, появление застойного болота, когда все цвета и краски смешиваются в единый серый фон, где нет ни ярких личностей, ни смелых поступков, ни героев, есть только серый будничный быт.
В своей работе «Византизм и славянство» Леонтьев восхищался византийским устройством общества: сильное государство, сильная церковь и церковная дисциплина, полное неравенство, четкая социальная иерархия. И в истории Запада его больше всего восхищало средневековье — с рыцарями, монахами, купцами, ремесленниками, крестьянами, сильной королевской властью.
Но после французской революции и победы демократии все в Европе потускнело — вместо рыцарей и купцов появился некий усредненный обыватель, все тонет в мещанском болоте мелких интересов, мелочного расчета.
— Ужасно и обидно думать, рассуждал Леонтьев, что Моисей восходил на Синай, что эллины строили свои акрополи, римляне вели свои Пунические войны, что апостолы проповедовали, мученики страдали; поэты пели, живописцы писали, рыцари блистали в турнирах для того только, чтобы французский или немецкий, или русский буржуа благодушествовал бы «индивидуально» и «коллективно» на развалинах всего этого прошлого величия? Стыдно было бы за человечество, если этот подлый, с точки зрения мыслителя, идеал всеобщей пользы, мелочного труда и позорной прозы восторжествовал бы навеки.
Леонтьев был эстетом в морали: для него все моральное красиво и мужественно, а все серое, мелкое — аморально. Юлий Цезарь в тысячу раз развращеннее Акакия Акакиевича, но в нем в тысячу раз больше красоты, поэзии и правды, чем в мелком гоголевском чиновнике. Мещанскую мораль, предлагающую любить всех людей только потому, что они люди, хотя они ничего не сделали для того, чтобы быть людьми, — ни героических поступков, ни больших дел, Леонтьев считает аморализмом.
Сильная власть, мощное государство, неравенство и борьба между людьми за место под солнцем создают в обществе ту атмосферу, в которой совершаются великие дела и
вырастают великие личности. Если не считать блаженство и абсолютную правду назначением человечества на земле, то нет ничего ужасного в том, что миллионы русских людей должны были страдать для того, чтобы смог писать Пушкин, чтобы смог быть выстроен Кремль и его соборы, чтобы Суворов и Кутузов одержали свои победы.
