Она провела пальцами по черной земле. Ногти обломаны, под ними набухли кровоподтеки. Если неподвижно стоять на коленях, то боль слабеет, но она не в силах перестать скрести землю. Все мышцы ныли, сокровенные места пульсировали. Хана еле спустилась по лестнице, когда ее разбудила Кейко. И вот теперь сидит в грязи и гадает, повторится ли все опять.
– Не надо сопротивляться, – наставляла Кейко. – Все было бы лучше, если бы ты лежала смирно. Тебя не оставят в покое, пока не насытятся. От сопротивления только хуже. Ты слышишь, Сакура? – Кейко положила руку на плечо Ханы.
Хана стряхнула ее. Перестала царапать землю. Вспомнила, как училась нырять; как однажды затянула с возвращением на поверхность, машинально вдохнула и набрала воды в легкие. Не окажись рядом матери – конец. Разрывающая легкие боль и страх утонуть закрепили урок на всю жизнь. Больше такого не повторялось. Даже когда на глубине кончался воздух, она всплывала медленно и держала себя в руках, хотя легкие готовы были взорваться. Хана научилась терпеть, потому что боль, когда она захлебнулась, была еще хуже. Боль – учитель. Но как смириться с тем, что она познала, как прекратить сопротивление? Это казалось невозможным.
– И давно ты здесь мучаешься? – спросила она.
– Слишком давно, – ответила Кейко.
В ее голосе отчетливо прозвучала горечь, Хана взглянула на японку. Кейко можно было бы назвать красавицей, если бы не болезненная худоба. Волосы угольно-черные, лишь серебристые прядки на висках. Она выше других девушек, всегда ходит в пестром шелковом кимоно, а не в простом, как у них, бежевом ситцевом платье. Хана потрогала подол кимоно. Ткань гладкая и приятная на ощупь.
– Когда-то я была гейшей, – сказала Кейко. – В Японии. Вела красивую жизнь, развлекала богатых дельцов. Это кимоно – подарок моего любимого покровителя.
Она огладила кимоно, напомнив Хане белого журавля, стоящего у воды, – голова царственно вскинута, птица безучастна ко всему вокруг: деревьям, небесным птицам, воздуху.
– А тебя откуда выдернули, маленькая Сакура? – спросила Кейко, пытливо глядя на Хану.
Для Ханы ее новое японское имя – как нож по сердцу. Всех девушек назвали в честь того или иного цветка, и у дверей висят таблички, – всех, кроме Кейко.
– Кейко – твое настоящее имя?
– Конечно, но ты не ответила.
– Почему тебе его оставили, а у нас отняли наши имена?
– Не хочешь говорить, откуда ты, маленькая Сакура? – Кейко повела подрисованной бровью, но Хана молчала. Кейко взяла веник и принялась сметать волосы в кучку. После долгой паузы она все-таки сказала: – Тебе было нужно японское имя. У меня оно было сразу.
