Они сидели на рынке с уловом. День выдался удачный, Эми набрала лишнюю корзину морских ушек.
– С прошлым надо бороться, – добавила подруга.
– Прошлое есть прошлое, – ответила Эми, наблюдая за покупателями.
Ее внимание привлекла маленькая девочка, уцепившаяся за палец матери. Явные туристы с материка. Лучистые глаза девочки остановились на ней. Малышка просияла, и Эми отвернулась. Кошмары уже давно ее терзали. Она не помнила, когда они начались, знала лишь, что после смерти мужа.
– С этим ничего не поделать, – вздохнула Эми.
– Вот же упрямая! Цепляешься за свой хён[11], а он – за тебя. – Чин Хи негодующе покачала головой и помахала рукой девочке, та прыснула и прикрылась ладошкой.
– Ничего подобного, – ответила Эми и принялась массировать больную ногу.
– Мы все туда поедем. Наймем фургон и поедем.
Эми промолчала. Она оглянулась на девочку, которая беззаботной пушинкой порхала вокруг матери среди шумного рынка. Эми ощутила укол зависти – как всякий раз при виде счастливого ребенка. Рану ее разбередило. Японская оккупация причинила страдания всем. Многие пережили Вторую мировую войну только для того, чтобы погибнуть на Корейской. Но те, кому удалось, как Эми, пережить обе войны, несли бремя бессилия и неутихающего горя. Родных убивали, морили голодом, похищали; соседи шли друг на друга – все это было их хён. Каждый кореец знал, что это, и терпеливо нес свой хён, вселенское бремя. Хён несли все, и Чин Хи, и другие ныряльщицы, но то, как несла свое бремя Эми, никого не касалось.
Чин Хи коснулась здоровой ноги Эми:
– Упрямство мешает тебе обрести покой, не допускай этого.
Эми хотела возразить, но Чин Хи вскинула руки:
– Я заткнусь, обещаю…
– Вот и ладно, – сказала Эми, и поторопилась.
– Но только если поедешь с нами! – крикнула Чин Хи и прихлопнула в ладоши. – Иначе ты никогда не помиришься ни с собой, ни со мной!
Над торговым рядом взлетел ее знаменитый смех, на них оглянулись, и Эми осталось лишь улыбнуться.
Поездка к мемориалу оставила тягостное впечатление – рассказы, слезы, воспоминания о восстании и последовавшей за ним бойне. В то время многие ныряльщицы были детьми, многие потеряли родителей, дядюшек и тетушек, братьев и сестер, дедов и бабок. Эми сидела впереди, смотрела в окно и молчала. Слушала разговоры спутниц. Ее память затуманивалась при попытке вспомнить период после освобождения Кореи от японцев. Пятьдесят лет прошло, пятьдесят лет правительство замалчивало случившееся после ухода японцев, и вот теперь можно свободно об этом говорить. Но она не может. Не помнит. Она выжила и вырастила детей только потому, что вытеснила из памяти те трагические события. Из памяти, но не из снов.
