— Иди в постель, — наконец выдавила она. — Поговорим утром.
Настало утро, Пёрл проспала, а когда поднялась около полудня, взлохмаченная и с резью в глазах, Мия так и не придумала, что сказать. Ты же хотела, чтобы у Пёрл была нормальная жизнь, напомнила себе она; ну вот, пожалуйста, подростки так и живут. Надо бы, наверное, включиться активнее — быть в курсе, что творится с Пёрл, что творится с Лекси, что творится с ними со всеми, — но как? Таскаться с ними на вечеринки и хоккей? Запрещать Пёрл выходить из дому? В итоге Мия так ничего и не сказала, а Пёрл безмолвно проглотила плошку хлопьев и вернулась в постель.
Вскоре, однако, случай представился сам. Во вторник после тусовки у Стейси Перри на Уинслоу-роуд заехала миссис Ричардсон.
— Вы обжились — я хотела посмотреть, не нужно ли вам чего, — пояснила она, но Мия видела, как взгляд ее блуждает по кухне и утекает в гостиную.
Мия не впервые сталкивалась с такими визитами (невзирая на прописанные в договоре «ограниченные права посещения») и попятилась, чтобы миссис Ричардсон лучше было видно. Миновало почти четыре месяца, но мебели в квартире не прибавилось. В кухне — два разномастных стула и стол-книжка без одной откидной секции (все найдено на обочине); в комнате Пёрл — узкая кровать и комод с тремя ящиками; у Мии — по-прежнему только матрас на полу и штабеля одежды в кладовке. В гостиной — рядок подушек на полу, обернутый яркой цветастой скатертью. Но линолеум на кухне оттерт, плита и холодильник блестят, ковролин без единого пятнышка, а матрас Мии застелен свежими полосатыми простынями. Обстановка скудна, но квартира не казалась пустой. «Можно мы тут покрасим?» — спросила Мия, когда они въезжали, и миссис Ричардсон, помявшись, ответила: «Только чтобы не очень темно». Она подразумевала, что не надо черного, темно-синего, красно-бурого, но назавтра сообразила, что, может, Мия имела в виду фрески — она же все-таки художница — и в итоге получится Диего Ривера[24] или претенциозные граффити, которым грош цена в базарный день. Но нет, никаких фресок. Каждая комната своего цвета — кухня солнечно-желтая, гостиная густого оттенка мускусной дыни, спальни тепло-персиковые; вся квартира — будто шкатулка солнечного света, даже в пасмурный день. И повсюду висели фотографии — без рамок, прилепленные клейкой массой и все равно потрясающие.
Этюды с тенями на кирпичной стене, груды перьев, сбившиеся у берега озера Шейкер, эксперименты Мии с печатью на разных поверхностях — на кальке, на фольге, на газетах. Одна серия растянулась по всей стене — многонедельная съемка на ближайшей стройке. Сначала ничего, только бурый холмик на фоне бурой пустоты. Постепенно, кадр за кадром, холмик зеленел сорняками, покрывался косматой травой и прочей порослью, и наконец к макушке холмика цеплялся кустик. Позади холмика медленно рос трехэтажный бежевый дом — точно громадная зверюга выбиралась из-под земли. Фронтальные погрузчики и самосвалы возникали и пропадали, точно призраки, которые не подозревают, что на них смотрят. На последней фотографии бульдозер ровнял землю, выглаживал почву, расплющивал пейзаж — словно мыльный пузырь лопнул.
