И опять мне показалось, что усмешка пробежала по его лицу.
Олимпан недоверчиво посмотрел на трубочку и сказал упавшим голосом:
— Хорошо.
— Тогда начнем сейчас же, — подхватил доктор.
Олимпан молча встал. Они пошли в кабинет. Лариса Гурьевна провожала их благодарным взглядом.
Потом она обратилась ко мне:
— Вы представить не можете, как я измучилась с ним, он всё чаще прибегает к впрыскиваниям, всё тяжелей проходят у него трезвые периоды. Он требует, чтобы и я принимала участие в его мистериях, как он называет свою эфироманию. Когда я отказываю, вы знаете, что выходит. И к ужасу своему, я замечаю, что и я стала втягиваться в эфир. У меня также развилась апатия, тоска, сонливость. Я не в шутку сказала, что буду делать и себе впрыскивания. Вы верите в это средство?
— Я думаю, что Броскин хороший доктор, — отвечал я уклончиво.
— Странно, — продолжала Лариса Гурьевна, — но я не могу винить мужа в том, что он пристрастился к эфиру. Он человек недюжинный и мечется, как рыба без воды. Ему чего-то не хватает в современной жизни. И он легко может погибнуть. Я так надеюсь, что впрыскивания помогут.
Я посмотрел на ее большие матовые глаза, на всё ее красивое, молодое, хотя и измученное лицо, и — помню, мне сделалось жутко за нее, за себя, за всех нас, тогдашних людей, живших еще так недавно в смятении и тревоге. Я поцеловал ее руки и сказал:
— Никогда не надо сдаваться. Всё пойдет хорошо, потом, скоро…
Тон моих слов был убедительнее их самих. Она с жаром воскликнула:
— О, если б, если б!
И в ту же минуту раздался громкий смех Олимпана. Я давно не слышал, как он смеялся.
— Удивительно! Никогда бы не поверил! — говорил он веселым голосом. Как будто новую кровь в меня влили. Иди, Лариса, он сегодня же впрыснет и тебе.
— Нет, мне завтра, — тихо ответила она. — Сегодня дай мне насладиться мыслью, что тебе лучше, что к тебе вернулся твой смех, что ты опять будешь прежний…
Она бросилась к нему. Начиналась подлинная супружеская идиллия. Мы с доктором переглянулись, собираясь уйти, и я заметил, что он не успел скрыть странной усмешки, с которой наблюдал радость супругов.
Впрыскивания продолжались уже целую неделю, и с большим успехом. Мохровы были неузнаваемы. Дом их дышал счастьем. У них начинался второй медовый месяц, слаще первого. Об эфире не было помина.
Я часто виделся и с ними, и с доктором.
Удивляло меня то, что, чем успешнее шло лечение, тем мрачнее становился доктор, как будто он ждал обратного результата.
