Ладони Дубова вспотели, он проглотил зевоту, сжав зубы.
Варвара подошла вплотную.
«А ведь глаза у нее и вправду зеленые, – совсем невпопад подумал Дубов. – А сама-то дура дурой».
– Да-а, – она разглядывала его со странным интересом, будто видела впервые, – пришел-таки… дружочек ненаглядный.
Дубову стало не по себе, спятила она, что ли? Он рассеянно проговорил:
– Ты ж сама позвонила…
– Я? – Варвара нехорошо засмеялась. – Звонила?
Точно, свихнулась, подумал Дубов, кашлянул и сказал:
– Ну… так… Ничего… Пойду я, пожалуй.
Варвара вкрадчиво улыбнулась:
– Конечно, конечно. Сейчас и пойдешь. Только вот что… Дай-ка я тебя на прощанье поцелую. Друг ты мой любезный.
Она обеими ладонями притянула к себе лицо Дубова, тот вдруг ослаб, противно обмяк в коленях, то ли от этих жутких блестящих глаз, то ли от внезапно цепких и сильных пальцев – такого с ним не было со школы, с того дня, когда нужно было выходить драться с пэтэушниками из Факельного – таганской шпаной – таким заточкой в бок тебя садануть – раз плюнуть! А его стало тошнить, и он сполз в угол и тихо там скулил. И все видели. Все. А Любецкий пошел, и ему выбили зуб, но он вернулся грязный и веселый, рубаха в крови, и рукав оторван…
Иконы и маски на стене вдруг поехали на портрет, розовая принцесса Варвара завалилась на бок и свесилась из рамы кудрями вниз, кресты, кресты тоже тронулись и поехали к окну. Дубов ватными руками вяло толкнул Варвару в живот, тараща глаза и пытаясь остановить эту карусель.
Трудно дышать.
Жарко, невыносимо душно, ее ладони сжимали лицо, что-то жутко острое ужалило в щеку. Сквозь эту стеклянную боль в него потекла жгучая звенящая ртуть, или ему это просто казалось, что ртуть, при чем тут ртуть? Это жар, жар сейчас взорвет голову, глаза лопнут, что это? Господи, что это?
Варвара сдавила еще сильней, сипло прохрипела:
– Маэстро! Туш!
3
Дубов, запрокинув голову, странно дернулся назад. Вытянулся и застыл, будто насаженный на кол.
Варвара уронила руки, обмякла и поползла вниз, лениво, как шуба, что сползает с вешалки. Шурша.
Дубов ловко подхватил ее под мышки, развернув, мягко опустил в рыжее кресло. Запахнул ворот халата, прикрыв выползшую бледным тестом вялую жирную грудь. Поправил мизинцем кокетливую прядку-кренделек на лбу. Хмыкнул, покачал головой:
– Эх ты, дура-дура, крашеная кукла.
Взял ее руку – что снулая рыба. Снял с пальца кольцо, толстое, массивное, словно выпиленное из белого камня. Пошарил по карманам пиджака, нашел платок, тщательно завернул кольцо, спрятал во внутренний.
