* * *
Очередной полустанок заставил вспомнить, что дальний выстрел ухнул откуда-то из-за реки. Он был настолько дальним, что мне даже в голову не пришло сопоставить его звук с тем, что стоявший рядом солдат вдруг согнулся и медленно стал падать на траву. К нему кинулись, но он уже не дышал.
Это мгновенное перевоплощение, мгновенный переход из одного мира в другой даже не пугал уже – поражал стремительностью и неестественностью. И только потом я понял, что человек, привыкший к войне, при жизни привыкает к вечности. Может быть, Померанц это тоже понял на войне?
Но молодые крепкие ребята, так и оставшиеся стоять перед убитым на коленях, еще этого не понимали. И задохнулись бессилием. В руках у них были автоматы, руки корежились свежей мужицкой силой, лица пылали огнем. Но они ничего не могли сделать. Потому что думали, будто смерть непоправима. И это самое главное.
* * *
– Но ведь было обещано! – тихим, но твердым голосом откуда-то из небытия произнес Синявский. – Обещано! Когда-то давным-давно, на заре человечества, сам господь обещал, что мертвые воскреснут… А может быть, когда-нибудь так и будет, и об этом, единственно об этом, твердит вся мировая словесность. Искусство всегда – надежда.
* * *
Искусство и поэзия и были надеждой. А что еще? Больше надеяться было не на что. Впрочем, нет. Это была не надежда даже, это была вера, это была религия. Даже больше, чем религия. И именно поэтому эти волки не должны были появляться здесь, в его сказочной стране начала восьмидесятых. Да, с миром всегда было «несовпаденье, путаница карт…». Но он нашел себе заповедник, загон, огороженный высоким забором, в котором с удовольствием проводил летние дни.
Тогда я часто слышал по утрам в телефонной трубке: «Старик, пошли на выставку». И мы шли на выставку. Выставкой у него называлась ВДНХ, которая тогда, когда еще не наступила эпоха рекламы и ларечного предпринимательства, особенно в будние дни, выглядела островком иного, беспроблемного, мира. Здесь были пруды, лебеди, зоопарк, лошадки, тенистые аллеи и много-много маленьких и дешевых забегаловок. За вход надо было платить, но Аркаша Пахомов знал тайный ход со стороны киностудии, и мы проникали бесплатно.
Здесь у «горсточки потерянных людей» было все, что нужно для «нищей свободы». И в лужице разлитого по столу портвейна мерещился «пьяный корабль» Рембо́, с блеском Женькой переведенный, а в шуме фонтанов – экзотическая Аргентина, в которой он никогда не был, но где хотел бы почему-то родиться для новой жизни.
