Меня тошнит, что люди пахнут телом.
Ты вся – душа, вся в розовом и белом.
Так дышит лес. Так должен пахнуть бог.
«Так должен пахнуть бог».
Кажется, Григорий Померанц научил его в письме не умирать. То есть, как он писал, для того, чтобы жить в вечности, не обязательно умирать. Просто надо научиться жить в вечности при жизни. У Померанца получалось. У него уже нет. Наверно, было поздно. И не только для него.
Вечером он прочел:
Нам век тяжел. Нам братья не друзья.
Мир обречен. Спасти его нельзя.
Не он обречен – мир. Но продолжал выкликать: «Лиля-Лиля!» И со сцены громадного московского зала, сразу после своего очевидного триумфа, на глазах пяти тысяч удивленных людей вдруг выскочил к еще не выключенному микрофону и как тогда – в море, так и тут – в зал: «Лиля-Лиля!» «Гули-гули».
И белые голуби, раздирая крыльями уставший воздух, дружно взмыли к потолку.
* * *
В нем иногда говорил бухгалтер:
– Зачем вы тратите деньги на звонки? Это же дорого. Я знаю, что вы приезжаете утром, знаю. Мы вас ждем. Ждем, говорю! Встретим на вокзале – и сразу к нам, завтракать. Зря вы звоните. Это ж сколько денег уйдет!
Да, иногда в нем говорил бухгалтер трамвайного управления, который много лет каждое утро являлся на службу, надевал нарукавники, доставал счеты и морщил лоб. Только нежно любившим его сотрудницам ни за что было не догадаться, что кроется за этим наморщенным лбом.
* * *
– С Чичибабиным будьте поосторожнее! Может скомпрометировать, – тогда же, на том же пляже, предупредил известный критик Сарнов, сотрудничавший в известном же журнале, занимавшемся исключительно вопросами литературы.
– А в чем дело?
– Он на всех углах кричит, что его лишили родины. Значит, жалеет о распаде Советского Союза. Будьте осторожнее.
Да-да, я тоже начал припоминать:
С мороза душу в адский жар
Впихнули голышом.
Я с родины не уезжал.
Чего ж ее лишен?
* * *
– Представляешь, – возмущенно пожаловался Рейн, – ресторан закрыт, у проводницы нет ни хлеба, ни колбасы. Даже чай не обещает. Что будем делать?
– Ничего. Спать. Утром в Харькове Борис Алексеевич обещал встретить и сразу повести завтракать.
– А я сейчас хочу есть! – заявил Рейн. – В поезде человек должен есть. – А помолчав, добавил: – И пить. Я – первый поэт России, а они даже не могут дать мне колбасы с хлебом. Кстати, Иосиф Бродский тоже говорил, что мир уже не спасти, но одного человека еще можно.
– Понятно. И этот человек – ты. Возьми у меня в сумке бутерброд и считай, что я выполнил завет Бродского.
