И только небо насмешливо глядело с высоты. Огромное бессмертное небо, напоминающее купола всех тех церквей, где в последнее время пахло ладаном.
Пахло ладаном. Нищие и убогие христарадничали на дорогах. Все время шел дождь. Повинуясь порывам ветра, сосны, как огромные метлы, безуспешно пытались разогнать тучи. Тихо потрескивали свечи в руках маленьких и беспомощных людей. Обреченно голосили певчие. Сквозняк разговаривал с иконами. За стенами торжествовала навсегда промокшая тишина. Лишь в церковном полумраке то из одного, то из другого угла раздавались звонки мобильных телефонов. Словно кто-то вызванивал людей из бездны.
* * *
Праздник не удался. Задумчивые пони, тщетно поджидавшие маленьких двадцатикопеечных наездников, разошлись по конюшням. Продрогшие лебеди попрятались в своих надводных будках, почему-то напоминающих собачьи, оставив пустынной закипающую под дождем поверхность пруда. Ветер принес охапку листьев и бросил на наш стол рядом с пустыми стаканами. За соседним столиком съежилась пожилая пара, но через несколько минут и ее сдуло. Праздник не удался. «Закрыли мое шапито». И нужно было побыстрее проваливать из этого застывающего пейзажа, чтобы не стать его частью, как те старик со старухой (не наши ли соседи по кафе?), которых Женька позже двумя штрихами впаял в эту картину:
Цветы увядают,
И, словно подбитые птицы,
Старик со старухой
Сидят в опустевшем кафе.
Мы еще посидели немного, словно ожидая, не вернется ли лето, а после побрели в сторону Ботанического сада, вдоль маленького зоопарка, по пустой, продуваемой насквозь аллее. И это был уже не просто ветер. Это было очередное дыхание бездны, отступившей было под лучами короткого лета. И он вдруг остановился и как-то опасливо обменялся взглядами с двумя вымокшими у своего загона волками. Нас отделяла крашеная металлическая сетка, и неизвестно еще, кто из нас был в загоне. Нас отделяла такая прозрачная граница.
* * *
Поезд медленно отползал от перрона Курского вокзала, с трудом раздвигая клочья сумеречного тумана. За окном как раз повалил грязный московский снег, и было видно, как он тут же, едва достигая земли, превращается в месиво, в черную жижу, налипая на подошвы пешеходов и шины автомобилей. Столичный декабрь, как это повелось в последние годы, был мрачен – ни зимы, ни осени, одна грязь.
– Мы становимся южной страной, – уверенно сообщил Рейн. – Такую зиму я видел на севере Италии. В Венэции. Это открывает большие перспективы.
