для конфискации имущества. С этих подонков станется.
Я бы, конечно, пошел к дяде Мише, но его не было, и когда он появится – неизвестно. Потому я пошел в другую фирму, тоже широко известную в узких кругах, ее возглавлял Питер Комарницки, бывший федеральный прокурор с большими связями наверху. Связи были с республиканцами, а это был еще один повод выбрать фирму Питера.
Питер, высоченный (он почти семи футов роста, это два метра с копейками по нашему), всегда одетый в костюм-тройку, подъехал на своем «Лексусе» ровно в девять – он был еще и пунктуален. Когда он припарковал свою машину в подземном гараже, я выступил из-за колонны.
– Мистер Комарницки…
Адвокат резко повернулся:
– Что? Кто это?
Я выступил из тени:
– Это я.
– Черт, Алекс. Ты давно тут стоишь? Как ты сюда попал?
– У меня проблемы.
– А Гришман?
– Он уехал.
Комарницки был мне обязан – как-то раз я решил его проблему в Европе. И он это помнил.
– Они тебе что-то предлагали конкретное?
Я покачал головой:
– Нет.
– Тогда что они от тебя хотели?
– Мне показалось, они хотели меня припугнуть.
Комарницки покачал бокалом, в котором было безалкогольное пиво. Он любил пиво. Мы сидели в его кабинете, дверь была закрыта на ключ.
– Вижу, им это не удалось.
– Точно. Вооруженные представители государства вызывают у меня презрение и отвращение.
– Ну, без них тоже нельзя.
– Не забывайте, я родился в стране, где ночной стук в дверь мог означать очень многое.
– Да-да, конечно.
В США можно отлично манипулировать людьми и заставлять их принимать нужные решения, если знать как. Это один из приемов.
А так я рассказал все, за исключением визита в Кирьяс-Джоэль и встречи с Бобом. Правила запрещают прослушивание разговора адвоката с клиентом – но нацбезопасности плевать на правила, они готовы даже покушаться на фундаментальное, такое как право не отвечать на вопросы и не свидетельствовать против себя самого в делах о терроризме.
Но мы, выходцы из Советского Союза, – умеем молчать как никто другой.
– Что ты хочешь? – спросил Комарницки.
– Первое – обезопасить себя и фирму.
– А второе?
– А второе – отбить у них желание лезть ко мне.
Комарницки отпил из бокала.
– Ты должен понимать, что это непросто. Как первое, так и второе. Особенно при твоем роде деятельности.
– Никто не хочет связываться с человеком, от которого одни проблемы.
На самом деле я понимал, что Комарницки прав. Американская система юридического давления такова, что, если государство хочет что-то сделать с человеком – оно сделает. Права человека, гарантии сильно истончились, а потом и вовсе сошли на нет. Началось это с тех пор, как в США признали, что существует мафия, и приняли закон RICO по борьбе с ней – так была отправлена в прошлое неприкосновенность чужого имущества и невозможность его лишения иначе как по приговору суда. Затем произошли события 9/11 – и в прошлое была отправлена уже неприкосновенность личной жизни. Теперь правительство может следить за нами, вскрывать письма, негласно проверять. Причем это все вышло далеко за рамки терроризма, а террористом сегодня могут объявить кого угодно. Что самое безумное – государство ожидает, что население будет с ним сотрудничать в деле слежки за населением же. Попытка уклониться пока не считается преступлением, но сама по себе вызывает подозрения. Я сначала никак не мог в это поверить, в какую-то простую наивность в сочетании с огромной мощью американской юридической и карательной машиной. Потом понял – что надо поверить и жить в соответствии. Они на самом деле такие. Они верят, что если ты невиновен, то и опасаться тебе нечего – слова, которые у нас вызывают лишь горькую усмешку.
