И увидел её.
Она лежала в гробу, накрытая по пояс какой-то белой материей, сложив свои тонкие пальцы, с каким-то торжественным и величественным спокойствием на лице. Это спокойствие, с тонкими дужками подведённых бровей, темнеющими впадинками закрытых глаз и заострившимся носом, поразили Алексея. Была в этом во всем какая-то дикая несправедливость. Тупая безысходность. Жалкая неотвратимость.
Вся эта пустота, нелепость, глупость, пришедшая в дом вместе со смертью шестнадцатилетней Анжелики, шептала устами смущённых произошедшим людей: как это могло случиться? зачем? почему?
Оказалось, сразу после уроков она прибежала домой. Забросила портфель. Набрала бабушкиных таблеток. Насыпала в горсти. И глотала, запивая водой и слезами. Спустя какое-то время пришла к ней Оля. Она ещё на уроках заметила, что с подружкой что-то не так. В ответ на требовательный и долгий звонок Анжелика нашла в себе силы открыть дверь. А когда Оля вошла, упала в коридоре без сознания. Подняли соседей. Бросились вызывать «Скорую». Пока приехала «Скорая», пока выясняли, что да как, юное сердце перестало биться.
Через два часа у родной школы похоронная процессия приостановилась. Гроб поставили на табуреточки прямо на дороге напротив. В руках классного руководителя Ирины Алексеевны зазвенел для Анжелики последний звонок.
На кладбище, прощаясь с ней, Алексей поцеловал Анжелику в первый и последний раз.
* * *
– Да, помню, я тогда надрался на поминках и пошёл спать к Анжелике на могилку, – подытожил воспоминания Понырева Роман Ветров. – Меня Маринка, дочь кладбищенского директора, оттуда утащила. Мы с ней наутро потом тоже побухали хорошо. И Зюзя с нами. Плакал, скотина. Винился. Он потом в Чечне погиб. А Маринка спилась. И куда-то пропала. Да и вообще… Сколько лет прошло. Забылось всё как-то. Я тебе, Лёх, таких историй знаешь сколько могу порассказать? Уши завянут! Вон за дорогой вторую территорию кладбища открыли – сколько народу помирает. Успевай хоронить.
– Давай лучше выпьем. По последней.
– По крайней! Не каркай, чёрт!
Налили. Выпили. Закусили «крайним» огурчиком.
– Это сколько же лет назад-то было?
– Да почти тридцать.
– А мы всё живём. Уже почти три Анжелкиных жизни прошло.
– И водку пьём.
– Помянуть надо.
Понырев поднялся. Подошёл к памятнику, на боку которого в одном месте, словно слеза, застыла капля бесцветного лака.
– Мне, Рома, иногда кажется, что она знает про нас. Они чувствуют. И Анжелика. И Шкабарёнок. И родители наши. Я знаешь чего подумал? Может, она ждёт меня на своей планете. Там. Где-то далеко-далеко. За самыми дальними звёздами.
