Не сказал, будет еще время. И это ее, дескать, нам теперь надо жить, а не страдать, вдохнуло в него надежду на добро.
4
Вместе они были почти два года. И радостные, и тревожные для них. Непросто двум пожилым людям жить отдельно от всего мира. Непросто не только потому, что уже нет здоровья, что надо как-то добывать еду, а еще потому, что каждый день боишься: вдруг сюда кто заявится. Нет, нет, не хозяин, с ним они сладят: тот сам ни за что пострадал. Лесники могут прийти, милиционер или еще кто из власти.
Казалось бы, власть — это также люди. Только почему-то, сколько Теклюшка ни сталкивалась с теми людьми, не видела в них ничего хорошего для себя. Раскулачили, со своей земли изгнали, когда не хотела идти, в спину толкали, матерились, оскорбляли, и сколько ни плакала — никакого сострадания.
Казалось, те люди не имели сердца. Казалось, их родили не матери, а звери. Казалось, они никогда не были детьми. И еще: они никогда никого не любили. Они ненавидели весь мир, в каждом человеке видели врага.
Она рассказывала Иосифу, как в районе на площади, перед каким-то строением, где и была власть, собралось немало таких раскулаченных, как они с Авдеем. Были семьи с детьми. Дети плакали, но и на них, как и на взрослых, стариков и старух, те, кто тогда был властью, смотрели как на своих заклятых врагов.
И поняла тогда Теклюшка, что ты в этом мире ничто перед такими людьми. И если бы тебя не было, то они были бы никем. Им надо, чтобы были бесправные и обездоленные.
Бесправной и обездоленной была она и в ссылке, куда их везли долгодолго. Везли, как животных, в каких-то зарешеченных вагонах, где ни сесть, ни прилечь — столько людей. И относились к ним, как к животным, — об этом тяжело было вспоминать, но она не могла забыть весь ужас пережитого. Видела и по дороге, и в ссылке много человеческого горя и страданий. И видела, как в этом горе люди помогали друг другу: делились последней краюхой хлеба, глотком воды. Также видела и тех, кто был готов отобрать у голодного последнее. И отбирали.
Такие без очереди, распихивая слабых, лезли с миской к котлу, когда на какой-нибудь остановке приносили похлебку. И ели такие не по-человечески, по-волчьи, глотая еду, а потом вылизывали миски. Они крутились возле сопровождающих, по-собачьи заглядывали им в глаза...
Их не любили, но и не трогали: себе хуже...
О владельце хутора Антоне, именем которого называл себя Иосиф, когда плавал в город к своему товарищу Архипу, она думала как о хорошем человеке. Хозяин. Смог же в глуши среди болот расчистить площадь, возвести дом, поставить кошару, сарай, другие строения.
