— Сало есть, а такой травы не знаю, — заметил он.
— Женщина, которая в России подобрала меня, обессилевшую, в свой дом привела, согрела, накормила, а проще говоря, спасла, потом в дорогу такой мази дала. В котомке эта мазь была, с едой. Начальник поезда, который вез меня, забрал котомку.
Текля подвинулась, давая ему место рядом с собой. Иосиф сел, она положила голову ему на плечо. Он обнял ее. Ладонь обдало теплом. Тем давним, ее, Теклюшкиным, полузабытым им, сладко-хмельным, — легко закружилась голова. Не сдержался, с благодарностью и нежностью дрожащими губами молча прильнул к ее щеке.
— Как хорошо мне с тобой, — тихо сказала она. — Вечно бы так.
Сказала и умолкла, закрыла глаза. Он чувствовал, как горит ее щека, как горят его огрубевшие губы, тоже молчал, ни о чем не хотелось думать, кроме одного: они вместе.
У него было ощущение такого нежного родства с Теклюшкой, что, казалось, от рождения они были одним целым. Казалось, что когда-то вот так вместе пришли в этот мир, вместе прожили жизнь, вот только промелькнула она так быстро, что и не заметили в ней своей невыносимо длинной разлуки, всего того горестного, что было у них вместе и порознь.
Язычок пламени свечи горел ярко и еле заметно колебался. Иосифу вспомнилось, как трещали свечи в его доме, когда в наводнение зажигал их одну за другой. Трещали, а он не знал, что делать, куда броситься в такую адскую ночь. Тогда ему казалось, что по дому слоняются тени Марии и Стаса, от людей слышал, свечи трещат, значит, рядом не все чисто...
Он захотел сказать об этом Теклюшке, но свеча не трещала. Сдержался: зачем, она же сочувствует Марии, у которой, как считает, также не сложилась жизнь с ним, Иосифом. Конечно, она права: Мария была не его женщиной, а он не ее мужчиной, не то что любви, уважения между ними не было. Жила с ним Мария и как будто мстила за то, что нелюбим, за того, которого любила. А он все тихо терпел. И как просто и понятно объяснила ему Теклюшка все то, что было между ним и Марией: чужие, он — не ее, она — не его. Вот только почему все между ними было через зло, не сказала.
Двери не закрывали. Вечер был теплый. В сени глядела луна. Уже не бледно-желтая, как еще недавно, а яркая, огромная. Она висела над лесом прямо напротив крыльца и лила вокруг желто-голубой свет. Он еле заметно покачивался на гриве леса, казалось, легкими волнами плыл по лужайке, трепетал на крыльце, серебристой тропинкой входил в сени, ковриком застывая возле лежака, на котором они сидели.
