Впечатление было поражающее. Мы впали в глубокое молчание и всей душой впитывали в себя неземную картину. Молодая полька лежала на траве и головой прислонилась к плечу своего возлюбленного. Бледный овал ее изящного лица слабо порозовел, и из ее голубых глаз вдруг брызнули слезы. Жених с глубоким сочувствием наклонился над ней и своими поцелуями снимал с ее щек одну слезу за другой. У ее матери также показались слезы, и мне было… удивительно хорошо.
— И душа, и тело должны здесь выздороветь, — прошептала девушка. — Как счастлива эта местность!
— Богу известно, что у меня нет врагов, но если б они у меня были, то здесь я бы простил им всем, — проговорил отец дрожащим голосом.
И снова все замолчали. Всем было так хорошо, так невыразимо хорошо! Каждый чувствовал в себе целый мир счастья, и каждый готов был поделиться своим счастьем со всем миром. У всех было одно и то же чувство, и поэтому никто не мешал друг другу. Мы не заметили даже, как, спустя некоторое время, грек поднялся с земли, закрыл свою папку и, слегка поклонившись, ушел. Мы остались…
Наконец, спустя несколько часов, когда горизонт, на юге волшебно-прекрасный, начал понемногу темнеть, мать предложила идти. Мы поднялись и, направляясь к гостинице, медленно спускались по склону вольным шагом, как беззаботные дети.
Вернувшись в гостиницу, мы заняли красивую веранду. Едва мы расположились на ней, как услышали внизу, под верандой, спор и бранные слова.
Наш грек бранился с хозяином гостиницы, и это развеселило пас. Разговор продолжался недолго.
— Если б у меня тут не было еще других гостей… — проворчал хозяин гостиницы и по ступенькам поднялся к нам на веранду.
— Скажите, пожалуйста, кто этот господин, как его зовут? — спросил молодой поляк приближавшегося к нему хозяина.
— Э!.. кто его знает, как называется этот молодец! — пробормотал хозяин и злобно посмотрел вниз. — Мы называем его вампиром!
— Он живописец?
— Хорошее ремесло! Рисует только трупы! Как только кто- нибудь умирает в Константинополе или здесь в окрестностях, он в тот же самый день срисовывает лицо умершего. Негодяй рисует уже заранее и никогда не ошибается! Он — словно коршун!
Старушка-полька вскрикнула в испуге — на ее руках лежала бледная дочь без сознания.
А жених в несколько прыжков сбежал вниз, схватил одной рукой грека за грудь, а другой вырвал у него папку.
Мы бросились вслед за ним, оба мужчины с остервенением боролись уже на земле.
Папка лежала раскрытая, и на одном листе… голова молодой польки была нарисована карандашом… с закрытыми глазами, с миртовым венком на лбу…
