— Замечательно. Этого и следовало ожидать, Келлер. Вы наткнулись на стену, только и всего. Почему бы вам не оставить английские газеты в покое? Телеграфируйте в Нью-Йорк. Там напечатают что угодно.
— Но именно поэтому я и хотел опубликовать материал здесь! Как вы не понимаете?
— Я давно все понял. Так вы собираетесь отправлять телеграмму?
— Да, собираюсь, — отрезал он чересчур решительным голосом человека, который не может ни на что решиться.
После мы долго гуляли по городу — по улицам, что лежат меж мостовыми, как каналы застывшей, спаянной воедино лавы, по мостам, выстроенным из несокрушимого камня, по подземным переходам с бетонными фундаментами и стенами в ярд толщиной, среди домов, что простояли века, и сбегающих к реке ступеней, словно высеченных из цельной скалы. Черный туман заставил нас укрыться в Вестминстерском аббатстве, и, стоя там в темноте, я слышал шорох крыльев умерших столетий, кружащихся над головой Личфилда Э. Келлера, журналиста из Дейтона, Огайо, США, который хотел удивить британцев.
Он споткнулся, всматриваясь в густую темноту, и шум города вновь достиг его пораженного слуха.
— Пойдемте на телеграф, — сказал я. — Разве вы не слышите, как взывает к вам нью-йоркский «Уорлд», как жаждет заполучить репортаж о великом морском змее, слепом, белом, пахнущем мускусом и смертельно раненом при извержении подводного вулкана, и о том, как любящая подруга проводила его в последний путь средь волн океана, свидетелем чего был гражданин Соединенных Штатов Америки, неустрашимый, находчивый, талантливый репортер из Дейтона, штат Огайо? Трижды ура штату каштанов! Веселей! Открывай ворота! Жж-ж! Бум! Трах!
Келлер был выпускником Принстона и нуждался в поощрении.
— Вы выиграли на своем поле, — отозвался он, доставая из кармана исписанные листы вместе с бланком телеграммы, которую уже успел написать. Он сунул бумаги мне в руки и простонал:
— Я сдаюсь… Если бы я не приехал в вашу проклятую страну… если бы я отправил все из Саутгемптона… если вы когда-нибудь попадетесь мне западней Аллеганских гор… и если…
— Ничего страшного, Келлер. Это не ваша вина. Виновата ваша страна. Будь вы лет на семьсот старше, вы поступили бы, как я.
— И что же вы намерены делать?
— Написать. Но так, как будто все это вымысел.
— Рассказ?
Это было сказано с полновесным отвращением журналиста к художественной словесности — незаконному ответвлению нашей профессии.
— Называйте, как хотите. Я называю это ложью.
