— Когда я стоял здесь в прошлом году, он был точь-в-точь такой же.
Облако табачного дыма окутало его голову, словно его злоба взорвалась, как порох.
Я почти готов был спросить его напрямик, не знает ли он, почему Фальк, известный своей необщительностью, стал усердно посещать его барк. В конце концов, размышлял я, это чрезвычайно странное явление. Теперь меня интересует, какой ответ дал бы Герман. Но вышло так, что он не дал мне спросить. Как будто совершенно позабыв о Фальке, он начал длинный монолог о своих планах на будущее: продажа судна, возвращение на родину; и, предавшись размышлениям и расчетам, он забормотал, выпуская облака дыма, о расходах. Необходимость раскошелиться, чтобы оплатить проезд всего своего племени, казалось, чрезвычайно его волновала; это было тем более странно, что обычно он не проявлял никаких признаков скаредности. И, однако, он поднимал такой шум из-за путешествия домой на почтовом пароходе, словно был оседлым лавочником, решившим повидать свет. Должно быть, в нем сказалась национальная черта — бережливость, и великой новостью являлась для него необходимость платить за путешествие, — за путешествие по морю, что было нормальным образом жизни для всей его семьи — с самой колыбели для большинства ее членов. Я видел, как он заранее оплакивал каждый шиллинг, который предстояло так нелепо истратить. Это было забавно. Сначала он сетовал, а затем с сердитым вздохом заметил, что ничего не остается, как взять три билета второго класса, а за четверых детей заплатить особо. Кучу денег придется истратить сразу.
Я сидел и слушал — не в первый раз — эти сердечные излияния, пока меня не стало клонить ко сну. Тогда я распрощался с ним и вернулся на борт своего судна.
На рассвете меня разбудили пронзительные голоса, шум взбаламученной воды и отрывистые, грубые свистки. Фальк со своим пароходом явился за мной.
Я стал одеваться. Замечательно, что ответные крики на борту моего судна, а также топот ног над моей головой внезапно смолкли. Но я расслышал более далекие гортанные крики, казалось, выражавшие досаду и удивление. Затем раздался голос моего помощника, кого-то в чем-то упрекавшего. Присоединились другие голоса, видимо негодующие. Им ответил хор — очевидно, ругались хором. Время от времени пронзительно взвизгивал паровой свисток.
Это был совершенно ненужный оглушительный шум, но я в своей каюте отнесся к нему спокойно. Через секунду, думал я, будем плыть вниз по этой проклятой реке, и не позже чем через неделю я окончательно распрощаюсь с этим ненавистным местом и с этими ненавистными людьми.
