Посреди сада, на пригорке, в бурой прошлогодней листве зацветали подснежники и фиалки. Солнце пригревало землю, и кое-где на кустах уже распустились почки. Но по ночам сад сковывали заморозки.
Ханна Люкс — ей не исполнилось и шестнадцати — шла между грядками мартовского сада по узенькой, не более чем в четверть, тропке, достаточно, однако, широкой для уверенной игры ее тонких щиколоток, коротким, четким шагом, словно следуя ритму ей одной лишь слышной музыки. На ней была плотно облегающая красная шерстяная фуфайка с длинными рукавами, в которой ее тоненькие руки казались обособленными от туловища, и очень широкая и тяжелая черная шерстяная юбка, при каждом шаге обвивавшаяся вокруг ног.
Высокая, тоненькая, но округлая шейка уверенно несла узкую в висках голову. Розовая кожа слегка отливала оливковым, а жаркие глаза, опушенные очень длинными, загнутыми кверху ресницами, сулили, что несколько крупный рот вскоре нальется, как спелая вишня.
Ханна и выглядела, и чувствовала, и держалась так, словно все человеческие и житейские тяготы расступаются перед ней, не смеют ее коснуться — случайно заброшенная в этот городок экзотическая принцесса, чья строгая прелесть радовала взгляд и трогала душу каждого.
Она пришла за деньгами на муку и сахар.
— Значит, то есть опять?..
Ханна ничего не ответила, только еще дальше выставила вперед руку, искоса улыбаясь жене садовника, потом тонким и гибким большим пальцем пододвинула монету к серединке ладони, более розовой и светлой, чем тыльная часть руки, и сжала пальцы, кончики которых перекрыли запястье… С секунду она, как видно, размышляла. И вдруг исчезла в доме садовника.
Перескакивая через две ступеньки, она, слегка пригнувшись, взлетела по лестнице и с плетеной корзинкой в руках, тоненькая, причудливая, непринужденная, остановилась на пороге:
— Пойдем со мной!..
Как и все, что надо одолевать головою, Томас Клеттерер играючи сдал экзамен на аттестат зрелости, добросовестно посещал лекции в университете, много читал и экспериментировал в саду. — К девятнадцати годам он незаметно для себя стал сведущим садоводом. На участке плодородной земли, которую он еще удобрил, применив собственный метод, он собирался снимать пять урожаев в год.
На некрашеной сосновой доске, установленной на козлах во всю ширину огромного окна, среди образцов семян и цветочных луковиц в беспорядке лежали книги по философии, политической экономии и новейшему садоводству. За занавеской стояла походная кровать. Когда-то здесь была оранжерея, потом ее переоборудовали под кабинет для Томаса. Солнце заливало всю комнату.
