Конюхи и кучера, что сторожат коней, в кучки сбились, толкуют, пьют и закусывают тут же, благо и о них вспомнили. Молодые парни галдят: борются, шутки шутят. И стон стоит во дворе и в избах людских, где челядь, приехавшая с гостями, тоже ест, пьёт и угощается.
Как поели, стемнело уж, лучины и каганцы тут зажгли, домры и балалайки зазвенели, пляс и песни начались… Не отстают чёрные люди от бояр и князей, поминают Феодора, ангела хозяйского.
Столованье в палатах хозяйских тоже отошло. Свечи в люстрах и лампадники везде засияли. Немало гостей разъехалось, особенно из тех, кто попроще. А знатные бояре разошлись вовсю. И не думают восвояси собираться.
Все как-то «свои» подобрались, словно по уговору, и как дома себя чувствуют. Смех, шутки…
Люди они не старые: кому тридцать-сорок, редко кому пятьдесят. И выпить охочи, как все тогда это делать любили. А погреб у Адашева на редкость! Недаром он и самому митрополиту фряжские вина выписывал! Только пьют-пьют гости, а сами друг на дружку поглядывают, словно ждут чего. Толкуют про дела семейные и государские. Туго что-то жить стало.
Конечно, хвалят отсутствующего первосоветника и чару про его здоровье пили после чары государевой… Нельзя иначе. Здесь за столами много сидит заведомых «ласкателей», «похлебников» князя Андрея Шуйского… Да, верно, и среди челяди, шныряющей за услугой между столов, немало есть «послухов», подкупленных шпионов властолюбивого князя. Известное дело: чуть человек у царя в силу вошёл, он везде старается глаза и уши иметь, чтобы знать, что где говорят или делают.
Так же точно Москва и в иных краях поступает: у султана турского, у ханов казанских и крымских, везде слуги у Москвы есть. А касимовский, подвластный царёк совсем шпионством опутан, шагу ступить не может, чтобы отклика в теремах московских не было.
А уж дома у себя бояре-правители зорко и за друзьями, и за врагами следят.
Правда, слишком незначителен Адашев, чтобы думал о нём первосоветник; слишком всё естественно и ловко сложилось сегодня, чтобы он заподозрить что-либо мог, но бережёного, говорят, Бог бережёт!
И каждое слово счётом и с опаскою роняют бояре, даже злейшие враги Шуйского, хотя и раскраснелись их лица, сверкают глаза и расстёгнуты вороты шёлковых, богато расшитых косовороток-рубах.
Не столько теплынь и духота покоя томит застольников, сколько внутренний огонь, жажда неукротимая.
Только странная вещь: чем больше заливают они огонь, чем больше утоляют жажду, осушая кубки и стопы одну за другой, тем сильней духоту и жажду чувствуют.
